— Не смей звонить! Понял? Никогда! — Галина Ивановна бросила трубку так, что затрещала вилка старого телефона. Ладони вспотели, дыхание перехватило. Она навалилась на кухонный стол, чувствуя, как дрожь пробегает по спине.
— Мам, что случилось? — высунулась из комнаты Люда, дочь. Лицо матери заставило её замереть. — Кто это был?
— Никто, — хрипнула Галина Ивановна, с трудом поднимая голову. — Так, пустой звонок.
Люда шагнула ближе, тронула холодную руку матери.
— Мама, вся дрожишь! Говори, что произошло!
— Отец твой отыскался, — сорвалось у Галины Ивановны шёпотом. — После стольких лет… Требует встречи, хочет поговорить. Уверяет, скучает, кается во всём.
— Папа? — Люда опустилась рядом, не отпуская мамину руку. — И зачем же он?
— Прощения просит. Чтоб впустила. Болен, говорит, доктора… — Галина Ивановна замолчала, смахивая слезины. — Поздно, Людочка. На всё это уже поздно.
— Мам, скажи правду, наконец. Я ведь маленькая была, помню только, что он ушёл и не вернулся.
Мать поднялась, шагнула к окну. За стеклом нудно моросило, струйки воды ползли по стеклу словно слёзы.
— Тебе тогда семи лет стукнуло. Спрашивала про папу, а я слова подобрать не могла. Сулила, что с командировки скоро вернется. А сама понятия не имела, где он.
— Ушёл? Без слов?
— Не просто ушёл. — Галина Ивановна сжала губы до белизны. — Нас предал. Меня, тебя, кровь нашу. Была у него другая семья, Людка. Другая жена, другие дети. Их он и выбрал.
Люда замерла, переваривая удар. Ей уже тридцать три, но отец в памяти — как сквозь туман.
— Любил нас, клялся, — продолжила мать, голос натянут как струна. — Домой каждый день приходил, с тобой возился, сказки читал. А потом узнала я: есть у него дочь, на три года тебя старше. И жена, что считала себя законной. Даже не подозревала про наше существование.
— Боже, мама… Как ты узнала?
— Случайно. Он в больнице слег. Пришла проведать, а там женщина с девчушкой. И та кричит: «Папочка! Папа!» — а он её к себе, целует. Я разом всё поняла. Стою в дверях, а он меня видит — вся кровь от лица отлила. Та женщина, Зинаида, глядит то на него, то на меня: «Кто это, Володя?» А он мычать не может. Словно воды в рот набрал.
— И что же?
— Разговор короткий. Заявила, расписаны уже восемь лет, квартира на неё оформлена, дочь — его фамилия. А я? Я же сердцем верила. Не расписывались, он твердил — штампы ерунда, любовь главное. Тебя на его фамилию записал, это да, но права у меня никакого не было.
Люда обняла мать крепко.
— Мама, почему раньше молчала?
— Зачем было тебе знать? Детство и без того непростое. Одна вкалыкала, денег в обрез, по больницам с тобой маялась, когда прихватит. Думала, вырастешь — тогда расскажу. А потом жизнь закрутилась, ты замуж вышла, своя семья. Умная поговорка гласит: старые раны не береди.
— Он не пытался связаться?
— Пытался. Стоял под окнами, письма слал, деньги присылал. Я письма в печь швыряла, деньги обратно. Гордыня. Думала, сама тебя подниму, не нужен мне такой мужик.
— А сейчас он явился.
— Сейчас да. Уже неделю названивает. С Зинаидой всё, говорит. Умерла. Дочь взрослая, замужем. Он один. Хочет повидать тебя, внуков узнать. Болен сильно, жить, мол, осталось считанные месяцы.
Люда отступила, лицо задумчивое.
— А может, выслушать? Мам, я же его совсем не помню. Вдруг правда раскаялся?
— Люда! — Резко обернулась Галина Ивановна. — Что вымолвила? Двадцать пять лет пролетело! Двадцать пять лет забыл про нас! А коль плохо стало — вспомнил?
— Звонит не первый раз. Значит, важно.
— Важно! — Горький смешок вырвался у матери. — Совесть перед смертью облегчить хочет. Чтобы легче уходить. А нам от этого что? Что мне с его покаяния? Молодость вернёт? Слёзы твои детские, когда ты плакала, почему папы нет?
Люда села за стол, лицо в ладонях.
— Мам, я простила его давно. Ещё подростком поняла: злость пожирает даром. Жить надо дальше.
— Ты простить можешь, молодая. Я — нет. Каждый день помню, каждую бе
Вместо ответа Оксана лишь прижалась крепче к матери, чувствуя, как старое горе, как снег, ложится на их обледеневшие души, нерастаявшее и невозвратное, и так оно и осталось — невыплаканным камнем на сердце и первородным грехом их порушенной семьи.
