Алевтина боязливо стояла перед грозной дверью кабинета Светланы Тихоновны. Бумаги в её руках трепетали, как пойманные птицы. “Светлана Тихоновна, умоляю… Двух деток кормить надо, кредит за хрущёвку!” – вырвалось шепотом. “Исправлю всё, честно!”. Директриса школы №17 покачала медноголовой. “Крылова, подлог диплома… Дело тяжёлое”. Сердце Алевтины провалилось. “Так доучиться-то почти успела! В Нарвском педагогическом! Год всего остался – клянусь!” Слёзы градом катились по щекам, оставляя тропинки стыда. “Дайте срок!”. Взгляд Светланы Тихоновны смягчился. Учительница началки Алевтина была любимицей классов, бабушки на собраниях хвалили. Но указ есть указ. “Месяц, Крылова. Месяц на настоящие корочки. Иначе…”. Алевтина ринулась к выходу тычком. “Откуда знаете-то?” – сорвалось. “Проверка из РОНО ко всем пришла. Случайно нашли несоответствие”.
Вылетев, она угодила мощной грудью в Степана Никитича, учителя физры. Могучий, седоволосый, он удержал её за плечо. “Алевтина Егоровна? Бела, как смертная рубаха”. “Всё, Степан Никитич, – всхлипнула она. – Концы в воду”. “За что же?” Признаться было немыслимо. Степан Никитич – столп чести, безупречный, двадцать лет в пыльных коридтюрах. “Бумаги мои… непорядок”, – пробормотала невнятно. “Чем помочь-то?” Алевтина сквозь слёзы глянула. Он относился к ней по-отечески, баловал карамельками, спрашивал про Никитку и Дарьишку. После развода мужской опоры не хватало ужасно. “Диплом… с дипломом беда”. “Потерялася?” “Да! – выдохнула она, хватая спасительную нить. – При переезде в обветшалый копеечный рай затерялся. А дубликат – бюрократический кошмар”. Степан Никитич скребнул мощной челюстью. “Где учёба-то была? Год окончания?” “В Нарвском педе, – соврала не дрогнув. На деле бросила на третьем курсе – замужество, дети, прокорм. – Восемьдесят шестой”. “Значит так. У меня там друг архивом заправляет – Серафим Филлипович. Студентами хаживали в походы. Имя по каким бумагам? Замужняя или девичья?” Болото лжи затягивало глубже. “Девичья. Алевтина Егоровна Крылова”. “Договорюсь. Архивариус человек добрый”. “Да за что вам же такое…”, – упал шёпот. “Чего там. Коллеги мы”. Вечером её швыряло по крошечной кухне, как щепку. Семилетний Никитка корпел над прописями, пятилетняя Дарьишка нянчила в углу покосившуюся куклу. “Мама, чего плачем?” – поднял рыжую головёнку сын. “Ничего, Никитушка. Просто устала”. “Папка прибудет?” “Нет, солнышко. Живёт отдельно теперь”. Глядя на них, тыкающих в тетрадку и бренчащих посудой, Алевтина ощутила стальную пружину в груди. Ради этого копеечного рая и пошла на подлог. Нужна была хоть какая-то кормушка с социальным пакетом. Назавтра Степан Никитич подловил её у цветущей гераньки в коридоре. “Алевтина Егоровна, тревога от Серафима. Архив подняли”. Сердце сжалось в кулак. “Ну и?” “Фамилия Крылова в выпуске восьмого шестого не значится. Может, институт другой? Вспомните точнее…” Алевтину качнуло. Придумать бы скорей! “Степан Никитич, я… После развода крыша едет, память с дырочками. Может, в другом заведении училась? Одумаюсь – доложу”. “Верю. Шоковое состояние”. Взгляд его был так скуп на жалость, что аж рот забило горечью. Вдовец он, жена в земле три года, рак сгубил. Детей Господь
И проблемы растаяли как апрельский снег, будто их никогда не было, оставив лишь чистый след на асфальте новой жизни.
Обман, ставший началом любви
