— Баста! — заорала Людмила и изо всех сил захлопнула дверь.
— Ого, княжна нашлась! — процедила сквозь зубы Варвара Игнатьевна, подтягивая полы халата. — На шее моей сидит, да приказы раздает.
Людмиле стукнуло пятнадцать. Батя ее годков пять назад душу Богу отдал в аварии. Родители, конечно, давно разошлись, но мать, Анна, горе утопить не смогла: сначала слезы, потом стакан, наконец – скорая. Затем – конец. Сердце встало.
Детдом миновала: сестра отца, Прасковья Тихоновна, строгая, молчаливая женщина с седым пучком на затылке, взяла девочку. Но не прошло и полугода, как Прасковья Людмилу, словно чемодан без ручки, сплавила: «Непослушная, управы нет, жить не желает, а муж против. У Варвары же места много».
Так Людмила и очутилась у мачехи. Варвара Игнатьевна батю ее на втором ходу взяла. Из-за нее-то матушка Анна когда-то слезами умывалась. Людмила прежде из далека ненависть питала. Теперь – под одной кровлей жить приходится.
— Трапезничать будешь? — буркнула Варвара, ложечкой по кастрюле постукивая.
— Нет, — отрезала девчонка.
— И не надо. Только чипсы не ищи. Я не брала.
Дом у Варвары старый, но просторный, ухоженный. Ремонт батя успел сделать: кухня – мебель под кофе, в зале обои бежевые, котел новый. Однако, хоть и уютно, а Людмиле в нем холодно было.
— Ладно, поговорим по душам, без прикрас, — не выдержала однажды Варвара. — Знаешь, ты мне не мила. И я тебе тоже. Квиты. Но бате слово дала: выгонять не стану. Учиться будешь, я еду варить, в избе чистота – живи, только не командуй и княжной несчастной не рисуйся. Мне самой жизнью попотчевали.
Людмила кулаки сжала, слова не сказала.
— У меня мама, — продолжала Варвара, — семи лет не дотянула, отец в запое все время прожил. Я с пятнадцати годами на трех работах горб гнула. А батя твой, кстати, сам ко мне в хвост вцепился. Так что зла на него не держи.
На том и разошлись.
Слово за слово, разговоры короче, а взгляды колючее. Скандала в открытую не было, но воздух густился от натянутости.
Однажды Людмила из школы пришла, записку на столе нашла и глазам не поверила:
> «Уехала к сестре в Иваново. Вернусь к понедельнику. Деньги здесь. Картошки купи, сама стряпай. Кота напомни по часам кормить. В.»
Никакого «береги себя», «кукуся моя». Тупо – кот, картошка, расписание. Даже обида свербинула.
Как вдруг пустота обступила. Телек молчит, чайник холодный, пылинка еще не села на подоконник. Впервые за все это время страх закрался.
— А коль не воротится? Что тогда? — шепнула в тишину.
Зашла Людмила в Варварину комнату, шкаф копнула, ящики… Фотку нашла. Вот Ларька малая, косички-крысиные хвосты. Вот постарше – в больничном халате. А вот – с ее отцом. И – с нею, с Людмилой, крошкой трехгодовалой на руках. Улыбнутая тогда, светлая.
Людмила на край кровати осела и вдруг заплакала. Все смешалось внутри: боль, обиды, страх.
—
Дни без Варвары Игнатьевны текли медленно, но на удивление… вольно.
Людмила музыку гоняла, из кастрюли лопала, с котом на диване валялась. Но в самой этой праздности родилось странное чувство – будто чего-то не хватает. Или кого.
На четвертый день скучно стало. На пятый – неспокойно.
На шестой – Варвара вернулась.
Людмила уроки учила на кухне, когда парадная с грохотом хлопнула.
— Кошак твой совсем обнаглел, — донеслось с порога. — Орет, будто в опере поет. Ты хоть кормила?
— Да, по часам, — буркнула Людмила, поднимаясь.
Глянула на мачеху – и застыла. Та вид имела усталый. Тяжелые сумки, личико осунулось, а в руках… конверт.
— Гляди, что тебе привезла, — вдруг тихо сказала Варвара и подала конверт. — Про матушку твою там.
Людмила встрепенулась:
— Про маму?
— Сестра у Анны была. Замуж за латыша вышла
Лариса Викторовна, не поворачиваясь, тихо пробормотала сквозь сдавленный комок в горле: «Чё разнюнилась, дурочка, наливай чай пока горячий, а то пирожки остынут», — и незаметно смахнула ладонью предательскую слезу.
Злая мачеха
