Позавчера Пелагея, соседка наша, шепчет у калитки, кивая на дом напротив:
— Иван, взгляни-ка! Настоящий хозяин — жене каждую неделю цветы дарит, машину к утру вымыл, чтоб Аграфену на работу отвезти. А твой где?
Я чищу картошку у окна. Видно Петра Степановича из восьмого дома — возится с огурцами на грядках, рядом на лавке букет ромашек лежит.
— Оставь, Пелагея, — устало бурчу я. — У каждого своя доля.
— Какую долю? — аж взвилась она. — Да присмотрись! Участок у него — загляденье, жену на руках носит, внуков на великах по выходным катает. А Груша-то как счастливо ходит! Вчера в магазине слыхала — полчаса вещала, как он ей ноги по вечерам растирает!
Петро, правда, примерный был муж. Весь посёлок об этом толковал. Снег первым делом чистил и у стариков. Заборы чинил соседям, инструмент в долг давал, не орал на жену.
— А мне-то что? — выключаю воду, поворачиваюсь. — Мой Егор тоже ничего мужик.
Пелагея фыркает:
— Хорош! Вчера музыку врубил так, что у тестя внучка до утра ревела! А позавчера его «жигулёнок» дорогу загородил — дед Матвей еле проехал.
— Настроение у него не ладилось, — оправдываюсь, хотя сам знаю — слабо.
Егор и впрямь идеалом не был. День свадьбы забывал, посуду в раковине копил, ползарплаты на спиннинги новенькие спускал. Но любил я его такого — неловкого. Как он кашу варил, когда я с температурой лежал. Как во сне сопел. Как носки по всему дому швырял.
После ухода Пелагеи вышел полить морковкустики. Через забор слышу Петра с женой:
— Груша, может, скамеечку принести? Не стой на корточках, спину потянешь.
— Не надо, Петенька, я огурчики проведу быстренько.
— Тогда я самовар поставлю. С мёдом аль с вареньем?
— С вареньем, милый.
Сравниваю с нашим утром:
— Егор, завтрак!
— Сейчас! — из бани орет, потом добавляет: — А кофе есть?
— Растворимый на полке, найдешь.
— Да где ж он…
Итог — ушёл на завод, выпив воду, потому что кофе искать было влом. Я же весь день корил себя — почему кружку сразу не подал.
Вечером внука Ваню спать укладываю, слышу, парнишка вздыхает.
— Чего, солнышко?
— Деда, а чего Пётр Степаныч тёте Груше каждый день цветы носит? А дед Егор бабе Степаниде — никогда.
Присаживаюсь на краешек кровати, одеяло поправляю.
— А тебе охота, чтоб он ей дарил?
— Охота! Она ж добрая! Сказки читает, пироги печёт. Чего он ей ничего не носит?
Детская правда — самая горькая. Промолчал, только в лоб поцеловал: «Спи, родной».
Назавтра в магазине Аграфену встретил. Взглянул пристальнее. Действительно, ухоженная, в ситцевом платье новом, волосы уложены.
— Степан, здравия! Как сам? — улыбается она, помидоры перебирая.
— Терпимо. У вас как?
— Замечательно! Петя сегодня сам борщ задумал варить. «Жена, говорит, отдыхай». Представляешь? — смеётся. — Хоть и рядом стоять пришлось — а то сахар за соль примет.
— Везучая ты с мужем, — говорю, и зависть в голосе пробилась.
— Везучая, — соглашается она, но лицо задумчивое стало. — А твой Егор? Слышал, удочку новую приобрёл?
— Приобрёл. Теперь каждые выходные на Волгу рвётся.
Разошлись. Весь путь домой думал: каково бы было, кабы Егор хоть изредка предложил отдохнуть или щи сварил. Дома ждало привычное: Егор у телика с бутылкой кваса, сапоги у порога, на кухне тарелка от яичницы в раковине.
— Степан, а что поужинаем? — спрашивает, не отрываясь от экрана.
— Вчерашний борщ разогрею, — отвечаю, сапоги убирая.
— А мясо будет?
— Котлет есть в морозилке.
— Ну тащи, а то зверь голодный!
Пока стоял у плиты, в голове крутилась мысль о Петре. Наверняка он и сейчас жене на кухне помогает, стол накрывает, спрашивает
А вечером, распивая с ней чай на кухне под тиканье старых часов, я подумал: быть собой рядом с тем, кто принимает тебя неряхой, романтиком и рыбаком в одном лице — вот оно, настоящее чудо.
