Матушка свекровь — родная душа
— Осмелься еще раз слово против моей матушки молвить! — Иван ударил кулаком по столу так, что полетели ложки. — Она век свой ради нас кладёт!
— Кладет? — Пелагея повернулась от плиты с половником наперевес. — Твоя родимая снова ключи прихватила, вваливается без спросу! Я в рваном халате, волосы — воронье гнездо! А она мне учение о чистоте в доме читает!
— Да это с тобой что? Преждён Анисью Лукинишну души не чаяла…
— Преждён дура глупая была! — голос Пелагеи задрожал от злости. — Думала, вот счастье какое: свекровь золотая досталась. Ан вышло — так за каждым моим шашком следит!
Анисья Лукарёвна застыла на кухонном пороге, слыша речи эти. В руках мешок с пирожками — выпекла утречком, порадовать хотела детей. Сердце вдруг стеклом обожгло. Неужто и вправду мешаю? Неужели Пелагея меня ненавидит?
— Мам? — Иван оглянулся, узрев мать в дверях. — Долго ль стоишь?
— Я… — Анисья Лукинишна растерянно глянула на сноху, потом на сына. — Пирожков принесла. Капустные, любимые ваши.
Пелагея отвернулась к закипающему борщу, плечи окаменели. Тишина повисла тяжкая, неловкая.
— Мать, проходи, — Иван подвинул стул. — Чайку попьём.
— Не, я уж… домой потопаю, — тихо молвила Анисья Лукарёвна, ставя мешок на стол. — Видать, час неугодный выбрала.
Завернулась жёлтым платком и быстро вышла на крыльцо, чтоб не видать было, как щемит в груди. Спиной чуяла глухие голоса сына со снохой, но слов ловить не стала.
Дома Анисья Лукинишна присела у окошка с остывшей чашкой. Как же так вышло? Когда Ваня Пелагею к покосу привёл, сразу прикипела к девчонке. Миловидная, скромная, глаза добрые. И Пелагея казалась чистосердечной, величала матерью, спрашивала по хозяйству.
А нонче что? Неужто правда в чужое дело нос сую? Может, и впрямь часто хожу? Аль дома-то через огород всего, через палисадник перейти. И внука увидеть хочится, Ваньку родного.
Телефон зазвонил поздно. Пелагея.
— Анисья Лукинишна, можно ли к вам явиться? Одинёшенька…
— Милочка, приходи, конечно.
Пелагея вошла красная, глаза заплаканные. Села напротив свекрови, руки кулаками сжала.
— Извинить тебя пришла, — начала сбивчиво. — За утречко… При Ване… Не надо было так.
— Поля, что стряслось-то? — Анисья Лукинишна придвинулась к снохе. — Что тебя смутило?
— Просто всё навалилось разом, — Пелагея рукавом слёзы стёрла. — На службе урезки, останусь ли — неведомо. Ванька третий месяц болеет, лекари толку не дают. А Ваня… он разве видит, что я на иголках? Служба, дом, дитё… А тут вы заходите — я не готова, не убрана…
— Ой, ягодка, — Анисья Лукарёвна обняла Пелагею. — Да на что тебе чистота сия? Аль я чужая тётка? Родня!
— В том-то и дело, — всхлипнула Пелагея. — Вы хозяюшка что надо, у вас всегда сияет, стряпаете чудно. А я перед вами — словно комок грязи.
Анисья Лукинишна удивлённо взглянула на сноху.
— Поля, ты что? Какая грязь? Ты и жена славная, и мать. А дом… Да пусть всё кверху дном, коль дитё болеет да служба трещит.
— Прямо не осуждаете? — Пелагея подняла заплаканные очи.
— Да что ты, милая. Сама я через это прошла, когда Ваню пеленала. Помню, он ветрянкой заболел, жар сорок, я неделю без смычки. А свекровь моя приходит, видит помои немытые — давай пилить. До сих пор горько.
Пелагея улыбнулась впервые за долгую пору.
— А я думала, вы меня корили. Мол, смотри, как живёт, хата запустелая, мужика не кормит…
— Боже ты мой, — покачала головой свекровь. — Я помочь всего хотела. Пирожки печи, чтоб вам не стряпать. Ваньку посижу, коли дела есть. Ан выходит — мешаю.
— Не мешаете, — тихо молвила Пелагея. — Просто я дура безумённая. Взъерепенилась да на вас сорвалась.
— Знаешь что, — Анисья Лукарёвна поднялась к столешнице. — Давай чайку настоящего, с ватрушками. Расскажешь про службу. Может, что смекануть.
Сидели до петухов. Пелагея расска
И рассказала ей Пелагея всё, что на душе накопилось, а Анисья Лукарёвна слушала, кивала да пила чай с малиной, и луна в окне светила так ярко, будто вышла специально послушать, как две березы разные с одной корнями сплелись.