Дневник. 15 марта.
“Хватит!” – взорвалась Светлана, хлопнув кулаком по столу. – Десять лет терплю, а теперь вот это!
Дарья сидела напротив, не поднимая глаз. Руки дрожали, когда она поднесла к губам чашку. Между ними лежала помятая больничная справка.
– Чего ты хочешь? – еле слышно спросила Дарья.
– Правды! – Света вскочила, зашагав по кухне. – Почему молчала? Почему не сказала тогда, что знала?
Дарья поставила чашку. Чай расплескался, оставив тёмное пятно.
– Боялась, – призналась она. – Боялась ненависти.
– А сейчас не боишься? – голос Светы дрожал. – Когда я сама всё выяснила?
Снизу застучали по батарее. Света села, пытаясь успокоиться. Но руки всё тряслись.
– Всё, с самого начала, – потребовала она.
Дарья вытерла слёзы платком.
– Не знала, как сказать. Ты была такая счастливая, только замуж вышла…
– Не юли! Прямо!
– Видела Дмитрия с той женщиной в столовой у метро. Сидели у окна, держались за руки. Она была беременна.
Свете показалось, будто пол уходит из-под ног. Про измену мужа знала, но не то, что видели ещё тогда.
– Когда?
– Через полгода после свадьбы, – прошептала Дарья. – Шла с работы. Сначала не поверила. Но они вышли, и я узнала.
– И что?
– Хотела подойти, но… – Дарья запнулась. – Он поцеловал её. Так нежно. И руку положил на живот.
Света закрыла глаза. Нахлынули воспоминания. Тот период, когда она мечтала о ребёнке, а Дмитрий всё откладывал.
– Значит, уже тогда был ребёнок?
– Не знаю. Может. Я правда хотела сказать, но…
– Предпочла молчать. Десять лет!
Дарья вздрогнула.
– Думала, пройдёт. Одумается. Ты так верила в будущее, покупала распашонки…
– Распашонки, – с горечью повторила Света. – А он растил чужу кровиночку.
Подошла к окну. Во дворе смеялись дети. Сорок три – а надежд почти не осталось.
– Света, прости, – Дарья приблизилась к подруге. – Поступила дурно. Не хотела рушить твоё счастье.
– Какое счастье? – Света повернулась. – Жить с лжецом? Тратить лучшие годы на человека, который не ценит?
– Он ценил! Я видела…
– Когда? Когда изменял с беременной любовницей?
Дарья опустила голову. Каждое слово билось обидой, но заслуженно.
– Думала, поступаю правильно, – прошептала она.
– Правильно? – Света горько рассмеялась. – Правильно – сказать правду тогда. Может, не потеряла бы десять лет.
В передней зазвонил телефон. Света вышла. Дарья осталась у окна.
– Алло? – устало бросила Света.
– Это Дима. Задержусь на работе. Не жди к ужину.
Взглянула на часы. Семь вечера. Контора давно закрыта.
– Понятно, – сухо ответила она и бросила трубку. Вернулась в кухню. Дарья сидела, мяв платок.
– Он?
– Да. Опять «задержится».
– Света, а вдруг сейчас другое? Может, исправился?
Света достала из сумки фотографии, швырнула на стол.
– Сама посмотри.
Дарья наклонилась. На снимках – Дмитрий с той же женщиной, но старше. Рядом – мальчик лет девяти.
– Его сын, – пояснила Света. – Наняла частника. Оказывается, десять лет он ведёт двойную жизнь. Официально – со мной, фактически – их семья.
Дарья прикрыла рот.
– Боже, Света, я не знала…
– Естественно. Ведь десять лет молчала.
– А если б сказала тогда – поверила бы?
Света задумалась. Поверила бы? Или решила, что зависть?
– Не знаю, – честно ответила. – Может, и нет. Но была бы возможность проверить. А так – жила во тьме десять лет.
Дарья встала, пошла к плите. Вскипятила чайник, хотя чай уже был.
– Что теперь?
– Разводиться. Что ещё?
– А он знает?
– Пока нет. Скранет.
Света собрала фотографии в сумку. Руки дрожали меньше, но внутри всё бушевало.
– Знаешь, какая обида главная? – спросила она. – Не предательство. А потерянные годы. Десять лет – не вернуть.
– Ты молода. Встретишь другого.
– В сорок три? С моими болячками? – Света горько усмехнулась. – Вряд ли.
Дарья налила кипятка. Чай вышел крепким, но никому не было дела.
– Злись на меня. Право имеешь. Но я хотела добра.
– Благими намерениями ад вымощен, – бросила Света. – Ты охраняла ложное счастье. А вышло – помогала лжецу.
– Не помогала! Просто молчала.
– Иногда молчание – худшая измена.
Дарья опустила взгляд. Они дружили с института, делили все радости и горести. Света
Дверь открылась, и Сергей, встретив мой взгляд и увидев лежащие на столе фотографии, замер на пороге, его бледное лицо стало ответом громче любых оправданий.
