Сын молчал. Но мать заявила:
– Оля, у тебя всё идеально! Один плюс к другому! Хозяюшка, красотка и на кухне пальчики оближешь. Шансы Петра из Центра на районной и повезли!
Любовь Семёновна, хлебнув борща, заиграла глазами.
– Ты не знаешь, как отец, слава Богу, любил выражаться: жёны должны быть расчёты ведом. Красота – словно весна, приходит и уходит!
Алёна, скупердяя краем полотенца, покосилась на мужа. Короткие замечания матери обычно переходят в атаку.
– Петя должен тебя благодарить, что выбрал такую драгоценность. Сейчас же всё в виртуальности, ни в чём не разбираются, – продолжила Люба, не замечая, как Петя отодвигает блюдца. – В нашем поколении женщины были прочнее: до моря ходили босиком, а после – на кухне…
Петр метнул взор на жену.
– Мам, пробуй борщ, с капустой с моей бабушкиной грядки, – сухо предложила Алёна, прижав тарелку к груди.
– Спасибо, родимая! У вас всё золотом, –瑬ова Любовь Семёновна. – Ну а репутация не проходит: мне до Петровой руки пришлось нянчиться, вымахал на двести пятьдесят! Не как теперь, все в скайпе, а потом ругаются, что не могут…
Алёна стиснула зубы. Сорок три года и три срыва с эмбрионами. Разговоры о внучках – весёлый гвоздь в гробе их браку.
– Мам, давай про ремонт? Мы же обещали помочь, – взял её ладонь Петя.
– Да где уж! Вы и так с работы выжаты. Петю после курсы по логопедии… Так и ремонту подкинули. Хотя ходить по лесенкам в моем возрасте… – вздохнула мать. – Но соседка, как добрый человек, иногда проверит, не заклеили ли обои наискосок.
В комнате повисло молчание.
– Ты помнишь Лену Коптеву, дочь из строя? – вдруг забодрыла Любовь Семёновна. – Уже второго взяла в сад, а своя квартира есть! Это называется успех!
– Хорошо, – ответил Петя, выдавив улыбку. – Мам, а пирог? Алёнка руки обожгла, чтобы…
– Ой, сдурел, солнышко! – расплылась мать. – Спасибо, солнышко! Посмотрела, как та кулинарка, рыбацкая…
В отсутствии сына Алёна встала с табурета.
– Телефон, – шепнула она, уходя.
Петр оглядел мать:
– Зачем ты это устраивала?
– Что устраивала? – засомневалась Любовь Семёновна.
– Нам известно. С эмбрионами всё сложно.
– Я ж вас поддерживаю! – прижала руку к сердцу мать. – Вот, соседка рассказывала, как в Дубне вершила знахарка.
– Мам! – сжал челюсти Петя. – Мы с Алёнкой теперь всё проверяем. Самое лучшее. Пусть она в покое будет.
– Но внучки… – остро глазом уставила.
– Шестьдесят лет, – резко ответил сын. – Не сглазь.
– В нашем роду вейвле делятся! – форсированно запела мать. – Бабушка сорок четыре, прабабушка… просто не срослось.
Алёна вернулась, глаза блестят.
– Мама, чаёк?
– Спасибо, деточка! С давлением, – вздохнула старуха. – А вот блины с икрой…
Вечер протек, как и всегда: мать вздыхала о единокожности, о соседях, выгуливающих мопсов с восьми утра. Алёна кивала, подливая водочку.
Когда дверь закрылась за старшей, Алёна выронила тарелку.
Звонок.
– Здравствуйте, Любовь Семёновна. Что потеряли?
– Нет, доча… – голос дрожит. – Я всё знала про её… про вечную боль. Про выкидыши. Про…
Алёна замерла.
– Я сама… три… после Пети… – шепчет мать. – Никому не говорила. Стыдно было. Считали, что женщина – виновата.
Алёна глушит слёзы.
– Вы… шли по злобе?
– Хотела давить… чтобы вы…
– Почему?
– Мы же… не хотели счастья, – плаксиво. – Только… честно, доча… только не просила бы…
– Вы не глупый, – тихо. – Вы жадный.
– Хочу, но не за ваше счастье. Вы с Петей – моя радость. А если детки, усыновите. Есть много сирот. Или…
Тишина. Потом:
– Я завидую тебе. У тебя есть Петя. А я… двадцать три года… одна… без помощь…
Алёна срывает телефон.
– Вы… сильная.
– Нет. Дети… груз. Но…
– Всегда будете сильная, – сухо.
– Пиши! – мать выключила трубку.
Алешка вынырнул из коридора.
– Что мама?
– Сказала… – Алёна смеётся сквозь слёзы. – Что тоже… когда-то…
Выселяют их через три месяца. Любовь Семёновна уезжает, но ровно через год возвращает. Познакомилась с Виктором, заценила, как он на балконе черёмуху высадил.
– Видишь, – мурлычет Люба, смешивая пелёнки. – Главное – когда рядом кто-то…
Алёна улыбается. Порой в молчании звучит больше правды, чем в сотне слов. Но главное – когда есть с кем молчать. И с кем… всё.