Муж ушёл, а она только улыбнулась
– Боже, как же я устал от этой жизни! – Андрей ворчал, шагая по кухне в Москве, где за окном клубилась пыль с улицы Тверской. – Каждый день одно и то же! Прихожу с рабочего места, а здесь – гнет настолько тяжёлый, что дух захватывает.
– Что ты хочешь услышать? – Марина, держа в руках миску с окрошей, даже не отвела глаз от горелки. Её пальцы сжимали нож, словно он был клинком, разрубающим поток мыслей, что текли между ними.
– Твою заинтересованность, Марина! – Он повысил голос до крика, в котором звучало напряжение, как в струне, готовой порваться. – Куда делась забота, твои планы, твои мечты? Я чувствую, что живу в теникаком доме, где даже мысли о собственном существовании превращаются в призраки!
– У меня масса задач в отделе, ты тоже знаешь, – её ответ звучал как мелодия, холодная и безмятежная, как осенний ветер, срывающий листья с дуба в парке Сокольники.
– Работа, работа! А мои проблемы? Наше «мы»? – Он ударил кулаком в плитку, и брызги улетели в сторону окна. – Когда в последний раз ты по-настоящему поинтересовалась моей душой? Когда мы как-то вышли погулять, не заходя в магазин «Пятерочка»?
Марина обернулась, лицо её выражало не только усталость, но и странную гармонию, будто она увидела художественную выставку в музее им. Пушкина и поверила, что слишком много красок – это излишне.
– Вечером в пятницу мы смотрели выставку на Воробьёвых горах, – сказала она, и слова эти прозвучали как забытое воспоминание о прошедшей весной.
– Но ты вообще не смотрела на картинки, только пыталась сохранить этот народный баланс в телефоне! – Его рот стал буквой «О», как будто он просил у воды, которая давно исчезла. – Знаешь что? Я больше не могу. Я умаляюсь.
Марина замерла, окроша в её руках подошла к краю тарелки, будто готова превратиться в цветок.
– Куда ты собрался на ночь глядя?
– Не сегодня. Вообще. От тебя. От такого ужасного «малышка» в больших темных очках, окружённому запахамити блокнотами, где всё мои упущения.
Она опустила взгляд, как будто только что увидела в глазах Андрея застывшую ледяную пустыню.
– И всё это… ты выносить не можешь? – её голос звучал теперь как пыль, скользящая с деревянных полок в её старом доме на Сущевской.
Он стоял, бледный, как после стакана ровного бояваша.
– У меня есть другой. Она меня ценит. Смеётся над каждой моей шуткой и готова предложить мне не любовь, а настоящий… проект повседневности.
Марина долго смотрела, не моргая, как будто всё это время она смотрела на зеркало без отражения.
– Хорошо, – прошептала она, и в этом звучании не было боли, а была чистота, как белый лист бумаги, готовый принять любую идею. – Когда ты планируешь убраться?
Андрей растерялся. Ему казалось, что он держит в кармане код к черной дыре и вот-вот её разрешит, но всё явилось как раз в этот момент: тишина, застывший суп, и её лицо — именно лицо, а не только тело.
– Позже, – буркнул он, уходя к дверям.
Марина осталась. В квартире стало тихо, как в зале галереи, где картины молчат. Она открытила Instagram, зашла в аккаунт бывшей подруги, и какое-то мгновение плакала, но не от боли, а от того, что впервые за долгий срок её слова снова светились как свет прошлой весны.
На экране: «Если решишь, Маринка, я вчера уже тебя звала на выставку».
Она не ответила. Он сам сказал. И это стало правильным.
Через неделю Марина сидела в Доме кино на Арбате с Натальей, которая всегда говорила, что без неё можно всё обсудить.
– И что, вот так просто? Даже не попыталась? – Наталья взяла тарелку с беляшами, и они стали хрустеть под зубами, как ломтики счастья.
– А что исправить? – Марина смотрела на народную улицу, где прохожие двигались, как в песне, где играет бузукка, но всё в такт. – Мы жили как соседи с разными часами, разными целями.
– Но десять лет! Это не случайность.
– Оно было, – сказала она. – Но не настолько, чтобы жить в этом рабстве.
Они пили чай, и Марина вдруг ощутила, как внутри родилась река, которая уносила всё старое прочь.
– Теперь ты хочешь работу? – спросила Наташа.
– Да. И жизнь, которая мою душу не заставит думать, что сегодня — не только начало, но и конец.
Вечером она вернулась домой. Андрей убрался, оставив после себя запах одиночества, как запах бывшего рома, который всё же остается.
Телефон зазвонил. Свекровь.
– Мариночка, деточка, что с тобой происходит?
– Теперь происходит просто. Мы осознали, что нам нужно идти по разным дорогам.
– Но ты такая умная, такая… красивая! Хотя, может, я ошибалась?
– Не ошибались, – сказала Марина, и в голосе было спокойствие, как в старом апартаменте с персидскими коврами. – Но иногда осознание — это не пропасть, а мост.
Когда она закончила разговор, позвонил Андрей. Он стоял в дверях, как снегопад на Новый год, и не знал, куда уйти.
– Привет, – сказал он.
– Привет, – сказала она.
Он посмотрел на квартиру, и в глазах его было не боль, а вопрос: «А где моя Марина?»
– Понимаю, ты нашла новую жизнь, но я тоже…
Она улыбнулась. Эта улыбка была не той, что замирала в душе, а той, которая говорила: «Теперь я больше не скрываюсь».
– Нет, Андрюша, ты не понял основного. Я не упустила тебя. Я просто выбрала путь, где мне самой не нужно прятаться.
Он ушёл, не попрощавшись.
А Марина сидела на новом диване, который выбрала сама, сидела, как на кресле в балетном театре. Это был тот самый момент, когда она поняла: она — больше не просто лицо. Она — мир, в котором каждый камень, каждый холст и каждый миг — говорит, дышет, живёт.
И ей нравилось это.
Теперь.