Дочка уходит
— Я уезжаю, пап, — голос у Кати дрожал, но глаза горели упрямством. Она стояла в дверях их хрущёвки, сжимая телефон, будто это был якорь. На её потертой куртке поблескивала значок «Мечта». — К тёте Гале. В Москву. Там хоть люди дышат.
Иван замер с кружкой остывшего чая в руке. Его дочь, его Катиська, смотрела на него, словно на чужого. За окном гудел спальный район — гудки маршруток, визг детей во дворе, — но внутри у него стояла тишина, как перед грозой.
— Уезжаешь? — переспросил он, сжимая кружку до побеления костяшек. — И что, там рай? Без меня?
— А тут что? — Катя фыркнула, откидывая чёлку. — Ты же весь в прошлом. С мамой. Со своим автобусом. Мне шестнадцать, а я как в аквариуме!
Она развернулась и хлопнула дверью. Звук отдался эхом в панельных стенах. Иван поставил кружку, чувствуя, как сердце сжимается в кулак.
***
Утро в их квартире на пятом этаже пахло жжёной кашей и соляркой с аэродромной куртки, которую Иван вешал у двери. Он встал в пять, как всегда, чтобы успеть на смену. Его «Икарус», прозванный в парке «Дедулей», ждал во дворе гаража.
— Кать, подъём! — крикнул он, помешивая яичницу. Радио бубнило что-то про дождь. В ответ — тишина.
— Сама разберусь, — буркнула Катя, появившись в дверях. Школьная юбка мятая, кроссовки развязаны. — Опять всю ночь с Серёгой в гараже коптился?
— Трансмиссию латал, — он протянул тарелку. — Жри, а то до большой перемены сдуешься.
— Не хочу, — она закатила глаза, но откусила булку.
Он видел в ней Лену — те же смуглые руки, тот же упрямый рот. Лена ушла пять лет назад — рак сжёг её за полгода. Оставил его с Катей и пустотой, которую не заполнили ни автобус, ни водка с гаража.
— Пап, я сегодня поздно, — Катя уже натягивала рюкзак. — С Дашкой в ТЦ зависнем.
— Звони, — он вытер ладони об фартук. — И чтоб до десяти.
— Да знаю, — она хлопнула дверью.
***
В тот вечер Иван застал её разговор. Катя шептала в телефон:
— Тётя Галя, я серьёзно… Папа — он как музейный экспонат. Вечно в своём «Икарусе», вечно с мамой в голове…
Он отступил, будто получил по животу.
На следующий день он снял с депо три смены. Серёга, его напарник, свистел, залезая под капот:
— Ого, «Дедулю» на свадьбу наряжаем?
— Катю свожу… на озеро. Как раньше.
— Да ты что? — Серёга вылез, вытирая масло о комбинезон. — Она ж твой автобус ненавидит!
— Последний рейс, — Иван сжал гаечный ключ.
***
Суббота. Катя ворчала, забираясь в салон:
— Ну и тачка… прямо из девяностых.
Он включил старый магнитофон. Из колонок полился голос Лены — она пела «Кукушку» Цоя. Катя замерла.
— Это… мамино?
— Ага. Помнишь, как она орала эту песню, когда мы на шашлыки ездили?
Катя отвернулась к окну. Но не выключила.
***
На озере Иван разложил фотоальбом. Катя тыкала пальцем в снимок:
— Это где я в трёхрублёвой шапке?
— В четыре! — он рассмеялся. — Ты её в лужу швырнула, а Лена потом полдня искала…
Катя вдруг прижалась к его плечу:
— Пап… я скучаю. Но ты — ты будто наполовину там, с ней. А мне надо, чтоб ты был тут.
Он обнял её, пахнущую тем же дешёвым шампунем, что и Лена.
***
Вечером Катя заснула в автобусе. Иван нёс её домой, как в пять лет.
Наутро она впервые за год села с ним завтракать.
— Пап, а на следующей неделе съездим ещё? Только без твоего ретро-музыкального маразма.
— Ладно, — он потыкал вилкой в яичницу. — Но «Кино» оставлю.
— Ну ты и старик, — Катя закатила глаза, но нога под столом блаженно болталась.
Иван не знал, уедет ли она в Москву. Но знал — этот рейс вернул ему дочь.
Он записался на курсы дальнобойщиков. «Икарус» поставил под чехол. Теперь в его сердце было место не только для Лены, но и для Кати. И, может, для новой дороги.