**Дом у лесного омута**
Сегодня впервые за десять лет я вернулась в Мохово. Стою среди заросшего крапивой двора, смотрю на покосившуюся избушку с облупленной табличкой: «д. Мохово, ул. Лесная, 1». Воздух пахнет болотом, мокрым деревом и… детством.
Бабушка Марфа — женщина с железным характером и серебряной косой — всегда ждала меня здесь каждое лето. Пекла пироги с брусникой, заваривала чай из трав, умела заговаривать бородавки и толковать сны. «Здесь лесные духи живут, — говорила она. — Но к доброму гостю ласковы». Я верила.
Теперь мне тридцать два. После развода с Сергеем (ушёл к фитнес-инструкторше) и выгорания в московском офисе я поняла: если не свернуть сейчас, задохнусь. Так я оказалась на этой проселочной дороге.
Дом достался от бабушки. Мать хотела продать его за гроши местному трактористу, но я уперлась. «Опять твои фантазии», — фыркнула она.
Первые дни я отмывала полы. Из щелей текла чёрная жижа — будто годы усталости растворялись в ведре. Чистила печь, выгоняла мышей, развешивала по стенам выцветшие фотографии. Ночью спала под бабушкиным одеялом — пахло дымом и мятой. Снилось, будто дом обнимает меня, шепчет: «Ты дома».
На третьей неделе нагрянули «гости»: мать, тётя Люда и двоюродный брат Витя.
— Решили, раз наследство общее, надо делить, — заявила мать, морща нос.
— Тут избу под охотничий домик сгодится, — буркнул Витя, пиная крыльцо.
Я вытерла руки о фартук:
— Дом мой. Бабушка оформила завещание.
— Да брось! — взвизгнула тётя. — Тебе одной тут делать нечего, а Вите семью кормить!
— Витя, кажется, три кредита и алименты. А дом — мой. Всё.
Мать вспыхнула:
— Смотрите на неё! Ведьмой стала, на родню лапу подняла!
— Лапу поднимали вы, когда за лишний пирог в детстве за волосы таскали, — холодно бросила я. — А теперь — прощайте.
Уехали, хлопнув калиткой. Витя специально задел забор машиной.
Ночью скрипнуло под полом. Спустилась с фонарём — в кладовой между досками блеснуло что-то. Отодвинула половицу: ящик, обёрнутый тряпьём. В нём — письма.
«Если читаешь — значит, остаёшься. Я знала. Здесь твоя сила. Помни: в этих стенах — твоя кровь и правда. Не бойся. Ни болот, ни людей. Люди страшнее».
Бабушка писала о снах, о родне («терпела, но не любила»), о женщине Прасковье, с которой жила в войну: «Звали сёстрами. Тогда иначе было нельзя». Сердце ёкнуло. Неужели…
Через неделю приехали реставраторы: рыжая Наташа с татуировками, бородатый дядька Саша и два паренька.
— Хочешь восстановить фасад по-старинке? Мы поможем, — улыбнулась Наташа.
Работали, пели у костра. Однажды я прочла им письма. Саша покачал головой:
— Словно она здесь…
— Она и есть здесь, — прошептала Наташа. — В Мохово границы тоньше.
Витя вернулся один — с бутылкой.
— Просто поговорить… — сел у печи, сжал руки. — Всё рушится. Жена ушла, работа — дерьмо. А ты… счастлива?
Налила ему чаю. Он вдруг заплакал:
— Бабушка… я даже попрощаться не успел.
Достала альбом: Витя в шесть лет, с морошкой в руках.
— Она всех любила. Но ты выбери: ты мне брат или мародёр?
Он ушёл. Бутылку оставил.
Осенью дом ожил. Пекла пироги, принимала соседей. В блоге «Жизнь от печки» писала о болоте, письмах, бабушке. Однажды пришёл комментарий:
«Я — внучка Прасковьи. Можно приехать?»
Приехали: седая Ольга и её дочь. Привезли фото — бабушка Марфа и Прасковья у нашего крыльца.
— Она вспоминала ваш дом до последнего дня, — сказала Ольга.
Я сжала письма:
— Здесь тоже помнили.
Весной Витя позвонил:
— Остался в деревне. Плотничаю. Ты не уезжай, ладно?
— Не уеду. Здесь корни.
— И мои…
Сегодня вышла на крыльцо. Туман, крик кукушки. Кот Василий (приблудный, с оторванным ухом) мурлычет у ног. Впервые за годы чувствую — не существую. Живу.
Дом стоит крепко. Он знает: теперь всё будет хорошо.
***
Зима пришла внезапно. Снег завалил крышу, колодец, калитку. В печи трещал огонь, пахло тыквенными пирогами. В дверь постучали — на пороге Наташа с папкой:
— Твой дом — на «месте силы». Камни в фундаменте — языческие метки. Бабушка знала?
Вспомнила письмо: «Здесь вода помнит. Спроси — ответит».
— А ты готова к паломникам-йогам? — прищурилась я.
Она смутилась:
— Думала, тебе важно…
— Мне важно жить. Тихо.
Наташа кивнула. Обещала вернуться весной.
Витя привёз дрова и мёд:
— Развёлся. Жена детей не пускает… Мне уже сорок, а взрослеть так и не научился.
На стене — фото бабушки. Он всхлипнул:
— Она гордилась бы тобой…
— И тобой, — сунула ему пирог. — Если захочешь.
В блог писали двое: «Хотим начать с нуля. Можно помочь вам?»
Пустила Лену и Артёма. Через месяц они купили дом рядом.
В январе получила письмо — от тёти Лизы, бабушкиной сестры:
«Мы не виделись годами. Но я её помню. Можно приехать?»
Лиза приехала с пледом и старыми фото. Ночью у печи читали письма. Она плакала:
— Словно слышу её…
— Останьтесь, — сказала я.
Весной Мохово расцвело. Витя мастерил скамьи, Лена пекла хлеб, я учила травничеству, Лиза рассказывала сказки.
Сегодня закат. Василий урчит на крыльце.
— Бабушка, — шепчу, — у нас всё хорошо.
Ветер шевелит траву — будто в ответАля прижала ладонь к тёплой древесине дома и закрыла глаза, чувствуя, как её дыхание сливается с ритмом этого места — теперь навсегда.
