— Мам, а ты тоже мечтала стать художницей?
Алёна сидела на кухне, сжимая тонкую кисточку. На листе акварели под её пальцами робко расцветала ветка сирени — лиловые мазки дрожали, будто боялись растечься.
— Мечтала, — улыбнулась Татьяна, помешивая суп. — Но мне было десять, и я решила, что стану учительницей. Чтобы помогать детям.
— А передумала?
Татьяна отвернулась к плите, пряча взгляд. Такие разговоры давались ей тяжело. За ними стояли забытые надежды, выборы, сделанные не сердцем, а разумом.
— Жизнь решила иначе.
Когда Татьяна удочерила Алёну, ей было тридцать пять. К тому времени за плечами остались бесплодие, развод и бесконечные советы: «смирись», «возьми ребёнка из детдома». Она боялась — хватит ли сил? Но однажды в приюте увидела девочку в углу, рисующую карандашом ромашки. Алёна подняла глаза, и в них было столько тихой печали, что Татьяна почувствовала, как сжалось сердце. Через год девочка назвала её мамой.
Теперь Алёне было одиннадцать. Она училась в обычной школе, где Татьяна преподавала литературу. Коллеги уважали её — «та самая учительница, что удочерила сироту». Но Татьяне не нужны были похвалы. Лишь бы никто не напоминал Алёне о прошлом.
— Татьяна Сергеевна, для поступления в гимназию нужны документы. И копия свидетельства о рождении, — сказала секретарша в элитной школе, поправляя очки.
— Конечно, — кивнула Татьяна, сжимая папку.
Она заранее подготовила всё. Новая фамилия Алёны — её фамилия — стояла в документах ровно, без намёка на усыновление. Не то чтобы это была тайна, но Татьяна знала: дети бывают жестоки.
Вечером они пекли пирог с вишней. Алёна чистила ягоды, аккуратно, словно боялась разрушить невидимый порядок.
— Мам, а в новой школе есть кружок рисования?
— Есть. И театр, и бассейн.
— А если меня не возьмут?
Татьяна посмотрела на дочь. Алёна не поднимала глаз, но пальцы её замерли над миской.
— Возьмут, лапочка.
Звонок раздался утром. Татьяна вышла во двор — в квартире было слишком тихо. Голос в трубке звучал глухо, словно из прошлого.
— Это вы?.. Я… я мать Алёны.
Мир на секунду остановился. Татьяна ухватилась за перила, замечая трещину в асфальте, снежинку на рукаве, собственное учащённое дыхание.
— Что вам нужно?
— Я просто хотела узнать, как она. Можно… просто увидеть?
— Она вас не помнит. У неё другая жизнь. Не разрушайте её.
— Понимаю. Простите.
Гудки.
Вернувшись, Татьяна увидела Алёну на лестнице. Девочка молчала, но глаза её были настороженными, как у зверька, учуявшего опасность.
— Кто звонил?
— Ошибка, — солгала Татьяна, чувствуя, как комок встаёт в горле. — Иди, завтрак готов.
Через неделю Алёна подралась в школе. Татьяна сидела в учительской, пока дочь ждала в коридоре.
— Она ударила мальчика, — сказала классная. — Говорит, он её оскорбил.
— Как? — Татьяна сжала сумку.
— Алёна сама расскажет. Но, Татьяна Сергеевна, дети часто повторяют то, что слышат дома.
Алёна сидела на стуле, уставившись в пол.
— Он сказал, что у меня нет семьи. Что ты не моя мама.
— Кто ему это сказал?!
— Не знаю. Но он знал.
Ночью Татьяна не спала. Она вспоминала, как Алёна впервые назвала её мамой, как они катались на коньках, как дочь плакала по ночам в первые месяцы. Ложь казалась теперь трещиной в стекле — невидимой, но готовой расколоться.
На следующий день та женщина позвонила снова. Имя её было Ольга. Татьяна, не понимая сама почему, согласилась встретиться.
— Только без слёз. И Алёне ни слова.
Они сидели на скамейке в парке. Ольга выглядела уставшей, пальцы её теребили край платка.
— Я тогда была одна. Боялась. Теперь у меня работа, жильё. Но она мне снится. Хотя бы раз… увидеть?
— И что дальше? — Татьяна сжала кулаки.
— Только взглянуть.
Вернувшись домой, Алёна вдруг спросила:
— Мам, у меня была другая мама?
Татьяна села на лавку.
— Да. Она не могла о тебе заботиться. Но, возможно, теперь жалеет.
— Она хорошая?
— Не знаю.
— Можно я её увижу?
Татьяна сжала тёплую ладошку дочери.
— Можно.
Встреча длилась минуту. Ольга стояла у школы, делая вид, что ждёт автобус. Алёна подошла, посмотрела на неё и сказала:
— Я Алёна. Люблю рисовать. У меня есть мама. А вы… можете просто смотреть.
И ушла.
Ольга плакала. Татьяна села рядом, молчала. Потом произнесла:
— Она мудрее нас обеих.
Ольга кивнула:
— Всё ради неё.
Дома Алёна рисовала сирень. Кисть её двигалась уверенно.
— Мам, ты не сердишься?
— Нет. Горжусь тобой.
— Давай пирог испечём?
Татьяна улыбнулась.
— Конечно, солнышко. Конечно.
