Вспоминаются мне те давние дни, сёстры да горечь обид…
Мать мою пленила игра актрисы Алисы Фрейндлих, вот и назвала меня в её честь.
Отец ушёл от нас, когда мне исполнилось восемь. Жить стало туже, зато ссоры прекратились. Я уже понимала, из-за чего они ругались.
— Опять за юбками глазеть! — кричала мать. Но что меня удивляло — как женщины могли связываться с женатым, зная про нас?
— Задолбал твой скандал! Лучше с мужиками пропьюсь, — хлопал дверью отец.
Без него было легче. Мать не рыдала, никто не орал. Он и так меня не замечал: то на работе, то у друзей.
Однажды они ругались так, что звенела разбитая посуда.
— Нам с дочкой на тебя плевать! Ищи себе новую дуру!
— Так я её с собой возьму, — бросал отец.
— А твоя любовница согласна? У неё сын — отпетый хулиган…
Я сидела, зажав уши, пока всё не стихло. Вошла мать, глаза заплаканные.
— Не бойся, — обняла меня.
Мы молча сидели, пока она не предложила чаю. Вышла я позже — мать подметала осколки и плакала.
На лето меня отправили к бабке, отцовской матери. Та ругала сына, а к нам хорошо относилась. Скучала я, но бабка твердила:
— Пусть мать отдохнёт, найдёт тебе нового отца.
— Не надо мне никого! — упрямилась я.
Перед школой мать забрала меня. Мы обнялись, не отпуская друг друга. Пока я собирала вещи, бабка спросила:
— Когда скажешь дочери?
— Скажу… Спасибо вам, — ответила мать уклончиво.
— Не за что. Приезжайте, когда захотите. Может, оставите её у меня?
— Нет! Я с мамой! — ворвалась я на кухню.
Боялась, что бросят. Но мать увезла меня.
Вскоре она стала задумчивой, улыбалась себе. Потом привела какого-то мужчину — дядю Степана. Он дал мне конфет, а мать сказала:
— Теперь он будет жить с нами.
В школе у девочек были отчимы. Кто нормальные, кто тираны. Я боялась, что Степан окажется таким же. Но он носил мне сладости, а мать рядом с ним светилась. Я всё равно сторонилась его — чужой.
Жизнь изменилась: ссор не было, но мама реже читала мне на ночь.
— Ты уже большая, — гасила свет и уходила.
Я долго слышала их разговоры на кухне.
Потом мать спросила:
— Хочешь братика или сестрёнку?
— Никого, — ответила я.
Но через полгода появилась Аришка — вечно орущий комок. Мать не спускала её с рук. Я ревновала.
— Она подрастёт, и вы будете играть, — утешал Степан.
Я смотрела на сестру, но чувствовала: она мне чужая.
Потом Аришка подросла, и я, как старшая, стала за ней присматривать. Было приятно чувствовать себя взрослой.
А потом Степан умер — тромб оторвался. Мать сникла. Но однажды, когда я гуляла с Аришкой, та полезла на горку, подралась с мальчишкой и упала, рассекла лоб. Я домчала её домой.
Мать встрепенулась, стала обрабатывать рану. А Аришка сквозь слёзы:
— Это Лиза меня толкнула!
Мать набросилась на меня. Я заперлась в комнате, рыдая.
С тех пор мать меня не замечала. Видимо, любила Степана, а от него осталась только Аришка. А мой отец предал нас — и на меня тоже злилась.
Однажды я сказала:
— Ты меня не любишь!
— Ты большая, отец у тебя есть, а Аришка — сирота! — отрезала мать.
— Какой отец?! Я его не видела с тех пор, как он ушёл!
Бесполезно. Вся её любовь досталась Аришке.
Я отдалилась, потом встретила парня и ушла из дома. Мать даже обрадовалась.
Муж мой, Игорь, работал, мы сняли квартиру. Я заходила к ним, носила Аришке сладости. Мать расспрашивала, но ей были нужны не ответы, а повод рассказать про младшую. Я снова чувствовала себя чужой.
Мы с Игорем поженились, когда я ждала двойню. Взяли ипотеку. Родились два сына — времени на мать не осталось.
Лишь раз она позвонила, пожаловалась:
— Аришка учиться бросила, гуляет, домой не приходит…
После школы та еле поступила в педучилище.
— Не врач, конечно, но хоть что-то, — утешала я.
— Какая из неё учительница?! Курит, пьёт… Был бы жив Степан…
— А если бы мой отец не ушёл, тебе и Аришка не нужна была бы! — вырвалось у меня.
— Чёрствая эгоистка! — крикнула мать и бросила трубку.
Потом она заболела. Рак. Я стала приезжать, ухаживать. А Аришка?
— У неё учёба, практика… — оправдывала её мать.
— Женихи подождут! Как она тебя одну оставляет?
Я предлагала переехать к нам, но мать отказалась:
— А Аришка?
— Она взрослая!
Но та лишь брезгливо морщилась:
— Тут воняет лекарствами!
Мать уже еле ходила.
— Забирай её, если нравится убирать за ней, — сказала Аришка.
— Это твоя мать!
В итоге мать положили в хоспис. Я навещала её, а она всё спрашивала про Аришку. Та так и не пришла.
Перед смертью мать отдала мне папку с документами.
— Позови хоть попрощаться, — уговаривала я сестру.
— Как-нибудь зайду, — бросала та в трубку.
На похороны Аришка явилась. А после — вернулась с парнем, поморщилась:
— Здесь жить невозможно. Продам квартиру.
— Ничего не продашь. Она моя. — Я показала завещание.
— Ты подделала! Мама меня любила!
— Где ты была, когда она умирала?!
Скандал, угрозы суда… Но потом Аришка сменила тактику:
— Жить негде… Прости…
Игорь настаивал:
— Не отдавай квартиру. Дети наши важнее.
В итоге продали, поделили деньги.
— Добавь! На однокомнатную не хватит!
— Пусть твой парень помогает, — стояла я на своём.
Я всегда считала их чужими… А чужая оказалась я.
Больше мы не виделись.
Родители, разводясь, не думают о детях. А те страдают, ревнуют… Полквартиры — плата за материнскую нелюбовь.