После завтрака Вера Никитична, женщина элегантного возраста с живыми глазами, сполоснула чашку из-под чая, неторопливо сварила кофе и задумчиво посмотрела в окно.
“Годы идут, а всё то же: часы, оконное стекло, раскрытая книга на подоконнике… и тишина. Как же я скучаю по мужу, который так рано ушел”, — думала она, привычно касаясь пальцами старой фотографии.
Десять лет прошло с тех пор, как она похоронила его. Боль притупилась, но одиночество осталось. Сначала ей казалось, будто он всё ещё рядом — его шаги, его запах. Потом и это исчезло.
“Любимые не уходят из дома — они тихо растворяются в памяти”, — однажды осенило её.
Последнее время одиночество становилось невыносимым. Иногда она ловила себя на мысли о том, чтобы найти такого же одинокого мужчину. Вера Никитична смотрела на прохожих, задерживая взгляд на пожилых, одиноких, будто пытаясь угадать их историю.
“А вдруг где-то есть такой же, как я? Вдруг…” — мечтала она, и от этих мыслей становилось теплее.
Соседка Галина не раз намекала на отставного полковника, который жил этажом выше.
“Геннадий Петрович — вдовец, дочь в другом городе. Навещает редко. Суровый, конечно, но с моим Михаилом они рыбачат. Тебе бы, Верочка, не киснуть одной!”
“С чего это я первая к нему пойду?” — отмахивалась Вера Никитична, учительница литературы на пенсии, женщина строгих правил.
Геннадий Петрович, высокий, сухопарый, с проседью в волосах, ходил чётко, словно на параде. Каждый раз, встречаясь в подъезде, он отдавал ей короткое:
“Доброго здоровья!”
Она кивала в ответ, не решаясь заговорить.
Соседки на лавочке вовсю сплетничали:
“Слышала, он в Афгане контузию получил — потому и не смотрит на женщин!”
“Да брось, Матрёна! Просто зрение испортил — слишком долго в прицел смотрел!”
“А мне сын рассказывал, что его жена ушла к другому — вот он и замкнулся!”
Вера Никитична изредка думала о нём:
“Чем он занимается один? Читает? Смотрит военные фильмы?..”
Она любила стихи — особенно одиночества:
“Вечер. Холод. Мелкий дождь.
Я никого не жду…”
Однажды вечером позвонила Галина.
“Верочка, завтра у меня день рождения! Заходи, посидим!”
На следующий день, прихорашиваясь перед зеркалом, Вера Никитична разглядывала морщинки у глаз.
“Элегантный возраст”, — улыбнулась она себе.
В гостях оказалось шумно. И — о чудо! — Геннадий Петрович сидел за столом. Галина тут же усадила её рядом.
Танцы начались неожиданно. Геннадий Петрович вдруг протянул руку:
“Разрешите?”
Она забыла всё на свете. Его руки, крепкие и уверенные, вели её в такт музыке. Иногда он чуть прижимал её к себе, и она чувствовала его дыхание.
“Какая у него улыбка…”, — пульсировало в голове.
Она не заметила, как на них злобно смотрела соседка Нина — круглая, пышная, которая давно пыталась прибрать полковника к рукам своими пирогами.
“Крутится, как мотылёк! — кипела Нина. — А он смотрит на неё… на меня так никогда!”
Но Геннадий Петрович видел только Веру Никитичну.
“Семь лет одиночества, и вдруг — как гром среди ясного неба”, — думал он.
Перед уходом он предложил проводить её. Они вышли в тёплый вечер, пропитанный ароматом цветущей липы.
“Может, прогуляемся?” — спросил он, будто прочитав её мысли.
Гуляли долго. Потом он проводил до дома, и она, неожиданно для себя, пригласила его на чай.
Когда дверь закрылась, Галина переглянулась с мужем.
“Ну что, бабы ошиблись насчёт полковника!” — рассмеялся Михаил.
Теперь они часто гуляют под руку. Вера Никитична больше не одинока.
И только Нина злится.
