Вот, слушай…
Жила-была Анна Семёновна — женщина строгая, с железным характером. Жизнь её не баловала: столько горя хлебнула, что, казалось, сил уже нет. В сорок девять лет она посвятила себя спасению бездомных зверей, будто в них искала утешение.
И вот как-то раз на работе ей позвонила соседка её мамы, у которой та жила. Голос дрожит:
— Аннушка, маму твою не стало… После обеда прилегла — и всё. Скорую вызвала, но… — и в трубке слышались слёзы.
Беда, как известно, одна не ходит.
Похоронила мать, а привыкнуть не могла. Рука сама тянулась к телефону вечером, чтобы позвонить, как раньше… А в выходные — трамваем четыре остановки, и вот она, мамина двушка. Отец ушёл давно, когда Анне восемь было.
Со временем как-то смирилась, квартиру оформила. Была у них с мужем дача — мама любила там копаться в грядках. Пока она жива была, Анна хоть отдыхала: бабушка за огородом следила, а они с семьёй приезжали — и душа радовалась.
Прошло два года — и новая беда. Вечером звонок с незнакомого номера:
— Анна Семёновна? Вас просят на опознание… Авария. В машине документы вашего мужа.
Как пережила гибель мужа и сына — даже объяснить не могла. Мир потускнел. Казалось, они просто уехали и вот-вот вернутся. В церкви, перед иконами, шептала:
— Господи, как жить дальше? Одна осталась, всё потеряла…
Но однажды ночью её осенило: надо открыть приют для бездомных животных.
— Вижу их на улице, подкармливаю, но этого мало, — рассуждала она. — А вот дать им дом — это другое дело. Муж с сыном обрадовались бы — они зверей любили.
Продала мамину квартиру, нашла спонсоров, пробила разрешения. Дело её захватило — так и спасалась от тоски. Вскоре приют заработал: вольеры полные, кошки-собаки, а помогала ей Алёна — добрая душа, фанатка всякой живности.
И вот как-то утром, только замок на воротах открыли, видит Алёна: идёт старушка, седая, с палочкой, в потрёпанной сумке. Лет семидесяти, не меньше. Шаг медленный, будто每一步 обдумывает.
Собаки лают, а бабушка так тихо:
— Здравствуй, милая… Можно на собачек посмотреть?
Пустили. Идёт вдоль вольеров, присматривается. А там — кто прыгает, кто ластится: «Возьмите меня!»
Алёна подошла:
— Как вас звать? Может, помочь? Собачку ищете? У нас и котики есть.
— Клавдия Ивановна я, — ответила та, а сама всё бормочет что-то под нос, к клеткам наклоняется.
Прошло полчаса — и вдруг Клавдия Ивановна замерла у одного вольера. Там сидел пёс, чёрный, с белым пятном на ухе, грустный такой, к сетке не подходит.
— Это Черныш, — вздохнула Алёна.
— А что с ним? — спросила старушка.
— Недавно к нам попал. Машина сбила. Боится людей, из вольера не выходит…
— А можно мне его забрать?
Алёна сомневается: бабушка хрупкая, а пёс непростой…
— Давайте завтра решим. Придёте?
— Приду, — кивнула та и медленно ушла.
Назавтра, как и обещала, явилась. Но Анна Семёновна отказала:
— Вам тяжело за ним ухаживать… Простите.
Старушка молча развернулась — и на палочке, потихоньку, за ворота.
Но на следующий день — опять тут. Стоит у вольера, шепчет Чернышу что-то. Так неделю ходила. А пёс — ни шагу из клетки.
Анна Семёновна не выдержала:
— Давай откроем вольер. Может, он её признает.
Открыли. Клавдия Ивановна зашла, погладила пса — и он встал, вышел! Впервые за всё время. Хвостом виляет, за старушкой семенит. Все в шоке.
С тех пор они каждый день гуляли — молча, но, кажется, понимали друг друга без слов.
— Забирайте Черныша, — предложила как-то Анна.
— Не могу… — голос дрогнул.
А потом — слёзы, и вся история выплеснулась:
— Дочь, Валька, пьяница… Решила меня в дом престарелых сдать, а квартиру продать. Через три дня увезёт. Я хотела Черныша взять, а теперь — куда? Туда с ним не пустят…
Анна с Алёной остолбенели. Как так — мать родную выкинуть?
Попробовала Анна с Валькой поговорить — лучше б не ходила. Та в подвале с собутыльниками сидела, те чуть не обобрали…
Всю дорогу домой Анна плакала. В голове — одна мысль: «Собак бросают — ладно, но мать родную?!»
А ночью решение пришло само.
Наутро встретила Клавдию Ивановну с улыбкой, усадила в кабинете, чаем угостила.
— Хочу вам предложить… Переезжайте ко мне. Будем жить вместе, и Черныша возьмём. Я одна, вы одна — вдвоём веселее.
— Да что ты, дочка! — всплеснула руками старушка. — Чужая я тебе, стеснять не хочу…
— Будете мне мамой. Моя давно умерла…
Год прошёл. Анна утром на кухню выходит — а там уже чай горячий, завтрак, и Клавдия Ивановна сидит, будто помолодела.
— Мам, опять не спишь?
— А как спать-то? Мы с Чернышом уже прогулялись, его покормила…
Так и живут. Аннушкой зовёт её старушка — будто дочь родная. А про Вальку — ни слуху ни духу. И слава Богу.
