«Мама, отстань, мне некогда!» — выкрикнула я в трубку. И тишина.
Меня зовут Варвара Морозова, и я живу в Угличе, где городская колокольня торчит из реки, как забытая молитва. Тот день мне не вычеркнуть. «Не лезь ко мне, мам, отвяжись!» — рявкнула я, швырнув телефон на диван. Тогда мне казалось — права я, а не её бесконечные «Ты поела? Как спала? Не замёрзла?». Дела душили, как тугая петля, проекты горели, а её голос в трубке — капал на мозги. Мне хотелось только одного: чтоб замолчала.
И она замолчала. Не позвонила ни на следующий день, ни через неделю. Сначала я даже вздохнула с облегчением — никто не лез, не доставал, не напоминал, что я всё делаю не так. Свобода. Но прошло две недели, и однажды, заваривая чай (уже остывший), я вдруг осознала: её голоса нет. В голове — пусто. «Обиделась? Играет в молчанку?» — подумала я, тыкая в экран. Ни звонков, ни смс. Тишина.
Я набрала её сама. Гудки. Раз, два, десять. Никто не брал. «Ну вот, играется», — буркнула я, но в груди уже ёкнуло. А если не игра? Вспомнились её слова, сказанные когда-то шёпотом: «Я всегда тут, если вдруг…» А если «вдруг» — это сейчас?
Я сбросила все дела и рванула в её деревню под Угличем. Дом стоял как вкопанный, окна тёмные. Ключ скрипнул в замке — внутри пахло пылью и одиночеством. «Мама?» — позвала я, но ответом была лишь тишина. Она лежала на кровати, сжав телефон в окоченевших пальцах. Лицо — спокойное, будто спала. Но я знала: спала вечно.
На тумбочке — остывший чай, нетронутый, как её последний ужин. Рядом — альбом. Я листала его трясущимися руками: вот я, маленькая, на её коленях, вот мы смеёмся, вот она гладит меня по голове… В горле встал ком. Когда это случилось? Звонила ли? Хотела ли сказать последнее «прости»? Я схватила её телефон. Последний вызов — мне. В тот самый день, когда я крикнула «Отстань!». Она послушалась.
Теперь звоню я. Каждый вечер. Набираю её номер, слушаю гудки, будто они вернут её. Но трубка молчит, и эта тишина — острее ножа. Я представляю, как она лежала одна, ждала моего звонка, а я… Я думала о делах. О работе. О чём-то, что теперь — прах.
Её плед, её чашка, её фотографии — всё кричит о том, что я потеряла. Она ушла, не простившись, потому что я не дала шанса. Моё «отстань» стало последним словом между нами. И теперь я ору в пустоту, зову её, но слышу лишь эхо. Она больше не ответит. А я не перестану звонить — может, там, за гранью, она всё же простит. Но тишина — мой приговор. И я ношу его, как тяжкий платок.
