Я не общался с отцом двенадцать лет. Недавно он прислал открытку с единственным словом…
Двенадцать лет назад. Артёму было двадцать два. Только окончил юрфак.
Одно слово изменило всё. «Прости». Волшебное слово, будто ключ от запертой двери.
Прощение даёт второй шанс. Любовь — силы им воспользоваться.
Краска под ногтями не отмывалась. Артём тер руки мылом, словно пытался стереть память. Напрасно.
Вода была ледяной. Обжигающе холодной. Как в тот день — двенадцать лет назад.
Почтальон принёс открытку утром. Она лежала на столе, как мина замедленного действия. Артём боялся даже прикоснуться.
Почерк отца. Знакомый. Чёткий, будто выводил приговор.
На обратной стороне — всего одно слово. «Прости».
И всё. Больше — ничего.
Двенадцать лет назад. Артёму было двадцать два. Только получил диплом.
Отец сидел в кабинете. Разбирал бумаги. Поднял глаза, увидев сына.
«Завтра тебя ждёт Виктор Петрович, — сказал он. — В девять утра».
Виктор Петрович. Партнёр отца. Известный адвокат.
«Пап, нам нужно поговорить».
Отец отложил папку. Внимательно посмотрел. Нахмурился — будто что-то почувствовал.
«Говори».
«Я не пойду к Виктору Петровичу».
Пауза. Долгая. Тишина звенела в ушах.
«Не понимаю», — медленно произнёс отец.
«Я не хочу быть юристом».
Слова повисли в воздухе. Тяжёлые, как камни.
Отец встал из-за стола. Подошёл к окну. Повернулся спиной.
«А кем хочешь быть?»
«Художником».
Отец обернулся. На лице — удивление. Потом — злость.
«Художником? — переспросил. — Ты шутишь?»
«Нет. Я серьёзно».
Артём помнил каждое слово того разговора. Каждую интонацию.
«Пять лет на юрфаке, — ворчал отец. — Пять лет!»
«Я учился для тебя, — ответил Артём. — Не для себя».
«Для семьи! Для будущего!»
Отец ходил по кабинету. Руки за спиной. Лицо красное, будто после пробежки.
«Художники голодают, — бормотал. — Умирают в нищете».
«Не все».
«Большинство. А ты — не исключение».
Артём достал из сумки папку. Рисунки. Свои работы.
«Посмотри», — сказал он.
Отец взял папку. Листал медленно. Ничего не выражало его лицо.
Артём ждал. Надеялся. Может, поймёт. Прочувствует.
«Хобби, — наконец произнёс отец. — Неплохое хобби».
«Это не хобби. Это моя жизнь».
Отец закрыл папку. Положил на стол, будто выбросил в мусор.
«Твоя жизнь — юриспруденция, — твёрдо сказал он. — Всё остальное — глупости».
Артём смотрел на открытку. Вертел в руках. Картон плотный, качественный.
На лицевой стороне — репродукция. Ван Гог. «Звёздная ночь».
Ирония? Или признание? Отец выбрал открытку с картиной, которая символизировала правду сына.
Или просто случайность?
Артём поставил открытку на полку. Рядом — фотография. Он с отцом на рыбалке.
Ему было десять. Отец — молодой, счастливый. Ещё не сломленный будущими разочарованиями.
Когда всё сломалось? Когда он стал таким жёстким?
После смерти мамы. Да, именно тогда. Артёму было четырнадцать.
Отец замкнулся. Ушёл в работу. Стал требовательным, будто пытался контролировать то, что не подвластно.
«Мама бы поняла, — сказал тогда Артём. — Она любила искусство».
Ошибка. Ужасная ошибка.
Отец побледнел. Сжал кулаки.
«Не смей! — закричал. — Не смей её вспоминать!»
«Но это правда!»
«Правда в том, что ты — эгоист! Думаешь только о себе!»
Тот разговор не забыть. Он длился два часа. Крики. Обвинения. Слова, как ножи.
«Ты — разочарование, — сказал отец. — Сплошное разочарование».
«А ты — деспот, — ответил Артём. — Не отец, а деспот».
Отец подошёл к двери. Распах
