Я вытащила его из того мира, а он нашёл другую. Но мой прощальный подарок их разорил.
— Я ухожу от тебя, Настя.
Эти слова, сказанные ровным, чужим голосом, прорезали уютную тишину вечера, словно нож.
Вилка выпала из ослабевших пальцев Насти и звякнула о тарелку. Праздничный стол, который она готовила два часа, свечи… всё это вмиг превратилось в злую, абсурдную декорацию.
— Что?.. Как это — уходишь? Дмитрий, что ты такое говоришь? — её голос дрогнул. — Мы же… всё пережили… я… А сегодня наша годовщина…
Он не смотрел на неё. Вместо этого его взгляд упёрся в мать, только что ворвавшуюся в их дом без приглашения.
Алевтина Петровна, свекровь, сияла. Наряженная, будто на праздник, с яркой помадой на тонких губах, она подошла и покровительственно положила руку на плечо сына. Она пришла не в гости. Она пришла на казнь.
— Как раз, годовщина! — её голос сочился ядом. — Пора прекратить этот фарс! Я всегда знала, что моему сыну нужна другая женщина, равная ему, а не сиделка-прислуга!
Сердце Насти пропустило удар. «Сиделка-прислуга»… Это о ней?
— И я её нашла! — торжественно объявила Алевтина Петровна, не глядя на окаменевшую невестку. — Дочь моей лучшей подруги, Леночка! Умница, красавица, у неё своя квартира в центре! Она не станет, сынок, напоминать тебе о «перетёртых» супчиках!
Оказывается, всё уже было решено. Пока она боролась за его жизнь, они тайком устраивали смотрины. Подбирали ей замену. Как изношенной вещи.
Дмитрий кивал, соглашаясь с каждым словом матери. В его глазах не было ни вины, ни жалости. Лишь холодная, усталая отчуждённость.
— Пойми, Настя. Когда я лежал там, в больнице, беспомощный… ты была нужна. А теперь я снова на ногах. И мне нужна женщина, которая вдохновляет на свершения, а не напоминает о моей слабости.
Это был конец. Полный. Бесповоротный. Приговор, вынесенный двумя близкими людьми и приведённый в исполнение в день их свадьбы.
Будто в немом кино, перед глазами Насти промелькнул последний, самый тяжёлый год её жизни. Не жизнь — выживание.
Она помнила тот звонок. Безразличный, канцелярский голос в трубке, ставший началом её личного ада: «Ваш муж попал в аварию, он в реанимации».
А потом — больница. Бесконечные белые коридоры с запахом хлорки и безнадёжности. И первый разговор с седым, измождённым хирургом, снявшим маску и потёршим переносицу.
— Состояние стабильно тяжёлое, — сказал он, глядя мимо.
— Мы сделали всё, что могли. Дальше… прогнозы — дело неблагодарное. Всё зависит от ухода. И от его желания жить.
“От ухода”. Эта фраза стала её приговором и миссией.
Цифры на банковском счету таяли, как весенний снег. Она сидела в кабинете заведующего, который вежливо, но твёрдо объяснял, что бесплатные процедуры закончились, а для настоящей реабилитации нужны деньги. Большие деньги.
В тот же день она пошла в ломбард. Сняла с ушей золотые серёжки — последний подарок покойной матери. Мужчина за стойкой взвесил их на ладони.
— Девушка, вы уверены? Это же память, — пробормотал он без особого сочувствия.
— Память на ноги его не поставит, — отрезала она, забирая смятые купюры.
Потом пошла цепочка, браслет, а затем и тоненькое колечко, которое пришлось снимать чуть ли не с кожей.
Когда продавать стало нечего, она устроилась на вторую работу. Днём — продавцом в душном магазинчике, ночью — санитаркой в медцентре. Она спала по три-четыре часа в сутки, научилась дремать в автобусе.
Алевтина Петровна приезжала раз в неделю. Не помочь — проконтролировать.
— Почему у него такое бледное лицо? Ты его совсем не кормишь! — шипела она, пока Настя мыла пол в палате.
— Врач сказал, пока только бульоны, — тихо отвечала Настя.
— Врач! Да что тот врач понимает! Ты своим кислым видом его доконаешь! Мужчине нужен тонус, а не твои вздохи!
И ни копейки помощи. Ни разу.
Потом появился реабилитолог. Молодой, крепкий парень по имени Иван.
— Настя, это марафон, а не спринт, — говорил он, показывая упражнения. — Каждый день. Через «не могу», через «больно». Главное — не давайте ему жалеть себя. Жалость сейчас — это яд.
И она не давала. Тащила его на себе в ванную. Делала массаж, разминала занемевшие мышцы, пока у неё самой не сводило пальцы. Заставляла его делать упражнения, даже когда он стонал и ругался. Читала ему вслух, чтобы он не сошёл с ума от тишины, отвлекала от боли.
Её силы таяли, а его — медленно, капля за каплей — возвращались. Она похудела, под глазами легли тёмные круги. А он набирал вес, на щеках появился румянец.
Она буквально вдыхала в него своё собственное дыхание.
А теперь он сидел перед ней. Сильный. Здоровый. Наполненный её силами — и смотрел на неё, как на пустое место.
Настя медленно оглядела их довольные лица. Улыбка свекрови — хищная, победоносная, она уже мысленно примеряла роль матери «успешного» сына. Выражение лица Дмитрия было самодовольно-спокойным — с него, как ему казалось, сняли груз обязанности благодарности.
Они ждали слёз. Истерики. Упреков.
Но слёз не было. Внутри уже всё выгорело дотла, а вместо этого появилась пустая, ледяная тишина. И в этой тишине рождался не гнев — рождался расчёт.
Настя не просто встала. Она расправила плечи, выпрямилась — и это движение вдруг заставило её почувствовать себя выше их обоих.
— Что ж, если так… — её голос прозвучал ровно, без тени дрожи. — Перед разводом я хочу сделать вам прощальный подарок.
Дмитрий скептически усмехнулся. Алевтина Петровна презрительно фыркнула. Наверное, подумали, что сейчас она достанет старый фотоальбом или сентиментальную безделушку.
Настя вышла в спальню и вернулась через минуту с аккуратной прозрачной папкой. Год она собирала в ней чеки — как документа
