Лидия Семёновна стояла у окна, глядя, как незнакомая женщина развешивает бельё во дворе её родного дома. Чужая хозяйка в стенах, где прошло её детство, где умерла мать. Где теперь чужие руки трогают её воспоминания.
— Лидок, чай стынет, — окликнула её сестра Алевтина, внося в кухню пакеты с базара. — Чего уставилась?
— Так… гляжу, — вздохнула Лидия Семёновна, отходя от стекла. — Как она тут распоряжается.
— Брось, — Алевтина выложила на стол хлеб и банку солёных огурцов. — Что было, то прошло.
— Тебе легко говорить. У тебя своя хата, а я тут у тебя на шее сижу.
— Не неси чепухи. Ты мне не обуза.
Лидия Семёновна опустилась на стул, взяла остывшую кружку. Чай был горький, без сахара — берегли копейку. С тех пор как дом ушёл к чужой, денег стало не хватать. Пенсия крохотная, а жить вдвоём — не в одиночку.
— Алёна, помнишь, как мать говорила про завещание? — спросила она, вяло помешивая ложкой.
— Говорила, что дом пополам достанется.
— Вот именно. Пополам. А вышло — всё Васькиной дочери отошло.
Алевтина тяжело опустилась рядом. Тема завещания резала обеих, как нож.
— Лида, мы же сто раз говорили. Мать в последние годы не в себе была. Врачи сказали — Альцгеймер.
— Да нотариус же был! Свидетели! Как могли больной бабе всё на сторону отписать?
— Дашка не чужая. Она мамину сестру выхаживала, когда та слегла.
— Выхаживала! — фыркнула Лидия Семёновна. — Месяц походила, таблетки подала. А мы что, тридцать лет матерью не были?
Алевтина промолчала. Обе знали — несправедливо, но суд проигран, бумаги подписаны. Дом теперь принадлежал Дашке — дальней родне, объявившейся в последние годы.
Дверной звонок разорвал тягостное молчание.
— Я открою, — поднялась Алевтина.
В прихожей зазвучали голоса, а в кухню впорхнула племянница Светлана — дочь покойного брата.
— Здравствуйте, тётя Лида, тётя Алёна! — чмокнула она их в щёку. — Как живёте?
— Да так… перебиваемся, — ответила Лидия Семёновна. — А ты как? Работа?
— Всё норм. В Сочи собралась. Хотела спросить — может, деньжат подкинуть?
Алевтина с Лидой переглянулись. Светка всегда была душой, но сейчас её слова прозвучали особенно тепло.
— Спасибо, родная, — сказала Алевтина. — Пока справляемся.
— Ну ладно. Если что — сразу зовите. А ещё новость есть. Помните Дашку, что бабкин дом получила?
Лидия Семёновна замерла.
— Ну?
— Она его продаёт! В инете объявление видела. Четыре ляма просит.
— Чего?! — Лидия Семёновна вскочила. — Продаёт?!
— Ага. Говорит, дом старый, ремонт дорогой, а ей в городе квартира нужна.
— Не может быть… — прошептала Алевтина. — Мать ведь завещала, чтоб в семье остался.
— Какая теперь семья, — горько усмехнулась Лидия Семёновна. — Чужая баба получила — и крутит как хочет.
Светлана заёрзала на стуле.
— Тётя Лида, может, сходите к ней? Поговорите? Вдруг скинет цену?
— На какие шиши? — всплеснула руками Лидия Семёновна. — У меня пенсия — десять тысяч, у Алёны — двенадцать. Где нам четыре ляма взять?
— Может, в кредит…
— В наши-то годы? Мне шестьдесят восемь, Алёне — шестьдесят четыре. Кто нам даст?
Света вздохнула.
— Жалко. Дом-то хороший был.
— Был, — эхом отозвалась Лидия Семёновна.
После ухода племянницы сёстры молчали. За окном садилось солнце, заливая кухню янтарным светом.
— Знаешь что, — вдруг сказала Лидия Семёновна, — а схожу я к ней. К этой Дашке.
— Зачем? — вздрогнула Алевтина.
— Поговорю. Может, совесть проснётся.
— Лид, не надо. Только нервы потратишь.
— А что мне терять? Дом и так не наш.
Наутро Лидия Семёновна надела праздничное платье и пошла к родительскому дому. Идти было близко — два квартала, но шаги давались тяжело, будто сквозь болото.
Дом стоял облезлый, как старый пёс. Забор покосился, калитка визжала, в огороде бушевал бурьян. Лидия Семёновна скривилась, вспомнив, как мать держала участок в порядке.
Она постучала. Дверь открыла Дашка — женщина лет сорока, полная, с лицом, будто
