“Как же я скучаю…” — тихо прошептала Ольга, вздрогнув от собственного голоса, разорвавшего тишину избы.
Пальцы её замерли над потрёпанным альбомом. На выцветшей фотографии Витя широко улыбался, держа на плечах маленького Серёжу. Она осторожно провела подушечкой пальца по его лицу. Десять лет прошло, а боль не притупилась.
За окном бушевала пурга, хлестала снегом по стёклам. Ольга встала и подошла к подоконнику, где в блюдце догорала свеча. Годовщина. В такие ночи его отсутствие давило особенно сильно.
“Я справляюсь, слышишь?” — обратилась она к пустоте. “Серёжа почти догнал тебя ростом. А Алёшка… он весь в тебя”.
В печи потрескивали дрова. Ольга куталась в бабушкин платок и опускалась в кресло. Старая изба скрипела под напором ветра.
Не заметила, как задремала. Может, минута прошла, а может, час, когда три резких стука в дверь врезались в тишину.
Ольга вздрогнула, сердце забилось, как бешеное. Кого могло занести в такую метель? До соседей — три версты по глухому лесу.
Стук повторился — чётко, требовательно.
Она двинулась по тёмному коридору, цепляясь за стены. Взгляд упал на нож для хлеба. Схватила его, сжала до побелевших костяшек.
“Кто там?” — голос дрожал.
Тишина. И снова — три удара, ещё громче.
Ольга прижала нож к юбке, другой рукой щёлкнула засовом. Ледяной ветер ворвался в сени, осыпая её снежной пылью. И на пороге…
“Оль, это я. Вернулся”.
Витя. Её Витя. Тот самый, что пропал десять лет назад. Щетина, усталые глаза, та же ухмылка.
Нож глухо шлёпнулся на пол. Ольга схватилась за косяк.
“Этого не… — она задыхалась. — Тебя же нет”.
“Я здесь”, — он шагнул вперёд, обнял.
Тёплый. Настоящий. Пахнущий морозом и дымом. Ольга вцепилась в его телогрейку, уткнулась лицом в плечо, и слёзы хлынули рекой. Ноги подкосились, они рухнули на пол в прихожей.
“Как?” — только и выдавила она.
“Знаю, не веришь, — Витя гладил её по волосам. — Всё расскажу. Давай закроем дверь, дует”.
Помог подняться. Ольга не отпускала его руку, будто он мог рассыпаться в любой миг.
“Пацаны?” — оглянулся он.
“Спят, — она не могла оторвать взгляд от его лица. — Выросли”.
“Знаю”, — он улыбнулся, и в уголках глаз собралась знакомая сеточка морщин.
“Как такое возможно? — дрожащие пальцы коснулись его щеки. — Тебя же… я видела, как…”
“Пойдём, — он взял её за руку. — Надо поговорить. Времени мало”.
Они вернулись в горницу. Ольга зажгла керосиновую лампу. Витя сел на лавку, оглядывал избу, будто старался запомнить каждую щель в бревнах.
“Держишь дом в порядке”, — сказал он, и в голосе дрогнуло.
“О чём ты? — Ольга сжала его руку. — Где был? Почему сейчас?”
Витя глубоко вздохнул, посмотрел прямо в глаза.
“Расскажу. Только присядь”.
Ольга подбросила берёзовых полешек в печь. Пламя вспыхнуло, заиграло оранжевыми бликами по стенам.
Она медлила, потом подошла к буфету, достала его кружку — синюю, с отбитым краем. Десять лет она стояла нетронутой.
“Сохранила…” — в голосе Вити прозвучало удивление, когда он взял кружку с чаем.
Ольга впивалась в него взглядом. Проверяла: шрам над бровью от детской драки, родинка на шее, жёсткие мозоли на ладонях. Рука сама потянулась к нему — коснулась, ощупала, убедилась.
“Ты настоящий, — прошептала она. — Где же ты был?”
Витя долго смотрел в огонь.
“После того, как… ушёл, я не попал туда, куда все. Заблудился. Не дошёл”.
Он отхлебнул чай, продолжил:
“Сначала была тьма. Густая, как смола. Бродил в ней, не понимая, жив ли ещё”.
Ольга слушала, не дыша. Сжимала его руку так, что пальцы немели.
“Потом оказался в… Лимбе. Это как станция без расписания. Где все — лишь тени”.
Он поставил кружку, посмотрел прямо в глаза.
“Ты не представляешь, сколько нас там. Старик, что так и не помирился с сыном. Девка, бросившая младенца в сугроб — рыдает без конца. Парнишка, погибший в пьяной драке — до сих пор не верит, что мёртв”.
Витя провёл рукой по лицу — этот жест кольнул Ольгу в сердце.
“Все чего-то хотят. Но никто не знает как”.
“А ты? — она вгляделась в его глаза. — Чего хотел?”
“Увидеть вас, — просто ответил он. — Десять лет жил воспоминаниями. Твой смех, когда я нес околесицу. Как Алёшка засыпал у меня на плече, сопел. Как Серёжа впервые взял топор — так же неумело, как я в его годы”.
Он замолчал. За окном выла метель, но Ольге казалось, что весь мир — это лишь их горница.
“Я видела, как брёвна придавили тебя, — вдруг вырвалось у неё. — Мне на ферму сказали. Бежала через всё село, в рабочих сапогах, по колено в снегу”.
Лицо её исказилось.
“Как я жила после? Спроси у Бога, за что. За что нам такое?”
Она встала, подошла к комоду, достала потрёпанную бумажку.
“Видишь? Расписка из ссудной кассы. Бабкины серьги заложила, когда Серёжа с воспалением слег. Денег на пенициллин не было”.
Витя подошёл, обнял сзади. Она почувствовала его тепло, задрожала.
“Оль, прости меня”.
“За что? — она обернулась. — За то, что умер? Что нас бросил?”
“За то, что тебе одной пришлось тащить всё, — он прижал её к себе. — За то, что каждый день ты улыбалась пацанам, а ночами ревела в подушку”.
Ольга заплакала — беззвучно, по-взрослому.
“Я каждый
