— Когда же тебя уже не станет? — прошептала невестка у моего больничного столика, не ведая, что я слышу всё и диктофон фиксирует каждый шёпот.
Её дыхание было тёплым, пахло дешёвой кофейной пеной. Она полагала, что я без сознания — лишь тело, набитое препаратами.
Но я не спала. Под тонким покрывалом каждое нервное окончание тянулось, как струна.
Под ладонью, скрытой от чужих глаз, лежал холодный прямоугольник диктофона. Кнопку записи я нажала час назад, когда в палату вошла моя дочь Алёна вместе с сыном.
— Игорь, он же всё равно как овощ, — голос Светланы стал громче, когда она подошла к окну. — Врач сказал, что динамика не работает. Что же мы ждём?
Я услышала, как мой сын тяжело выдохнул. Единственный сын.
— Светлана, это… как-то неправильно. Она же моя мать, — бормотал я сквозь сон.
— А я твоя жена! — резко ответила она. — Хочу жить в нормальной квартире, а не в этой кладовке. Твоей маме уже семьдесят лет, хватит!
Я не двигалась, лишь равномерно дышала, имитируя глубокий сон. Слёз не было — внутри всё сгорело до серого пепла.
Осталась лишь кристальная, ледяная ясность.
— Риэлтор говорит, сейчас хорошие цены, — переключилась Светлана на деловой тон. — Двушка в центре, уже отремонтирована…
Мы могли бы выручить приличную сумму, купить дом за городом, как мечтали, новую машину. Игорь, проснись! Это наш шанс!
Он молчал. Его молчание страшнее слов. Это было согласие, предательство, обёрнутое в слабодушие.
«Озимый сорт рубинового чеснока! Европейский сорт. Скидка», — гласил рекламный листок, пока Светлана перечитывала свой лист планов.
— А её вещи… — продолжила она. — Половину выкидаем. Это хлам, никому не нужен. Сервизы, книги… Оставим только антиквариат, если найдётся. Я позову оценщика.
Я усмехнулась в мыслях. Оценщик. Она даже не подозревает, что я успела всё подготовить за неделю до того, как легла.
Все ценные вещи давно находятся в надёжном месте, как и документы.
— Хорошо, — наконец выдохнул Игорь. — Делай, как знаешь. Мне тяжело об этом говорить.
— Не говори, дорогой, — пробормотала она. — Я всё сделаю сама. Тебе не придётся пачкать руки.
Она подошла к кровати. Я почувствовала её взгляд оценивающий, холодный, будто она смотрит не на живого человека, а на назойливую преграду, которая скоро исчезнет.
Я сжала пальцами гладкий корпус диктофона. Это был лишь старт. Они ещё не знают, что их ждёт.
Они вычеркнули меня из жизни. Напрасно. Старая гвардия не сдаётся. Идёт в последний натиск.
Прошла неделя. Неделя капельницы, пресного пюре и моего безмолвного театра. Светлана и Игорь приходили каждый день.
Сын садился на стул у двери, уставившись в телефон, будто пытался отгородиться от реальности. Он не мог вынести вида моего неподвижного тела.
Светлана же чувствовала себя в палате как дома, громко разговаривая по телефону с подругами о предстоящем доме.
— Три спальни, большая гостиная, участок, представляешь? Сделаю ландшафтный дизайн. Что? Теща? Ой, она в больнице, дела плохие. Не выживет.
Каждое её слово фиксировалось. Моя коллекция росла.
Сегодня она переступила черту. Подключив ноутбук, устроилась у моего столика и начала показывать Игорю фотографии коттеджей.
— Смотри, какой! А этот? Настоящий камин! Игорь, ты меня слышишь?
— Слушаю, — сухо ответил он, не отрывая глаз от пола. — Просто странно… Тут, рядом с ней…
— Где ещё? — вырвала Светлана. — Времени ждать нет. Нужно действовать. Я уже позвонила нашему риэлтору, он завтра приведёт первых покупателе…
Она повернулась ко мне. В её взгляде не осталось ничего человечного, лишь холодный расчёт.
— Кстати о вещах. Вчера заехала, начала разбирать шкафы. Столько хлама — ужас. Твои платья старомодные… Всё сложила в мешки, отдам в благотворительность.
Мои платья… те, в которых я защищала диссертацию, те, в которых отец Игоря сделал мне предложение. Каждая вещь — осколок воспоминания. Она выкидывает не просто ткань, а стирает мою жизнь.
Игорь вздёрнулся.
— Зачем ты трогаешь? Может, она бы захотела…
— Что «хотела»? — перебила Светлана. — Она ничего не хочет. Игорь, перестань быть ребёнком. Мы строим будущее.
Она встала, подошла к тумбочке и без церемоний раскрыла ящик. Пальцы роются в мокрых салфетках и пачках таблеток.
— Документы здесь нет? Паспорт? Для сделки нужен.
И всё. Психологическое давление превратилось в прямые действия. Она уже не просто обсуждает, а действовала. Воровала меня живую.
В этот момент в палату заглянула медсестра.
— Анна Петровна, время уколов.
Лицо Светланы мгновенно изменилось, появилось печальное, заботливое выражение.
— О, конечно, конечно. Игорь, пошли, не будем мешать процедуре. Мамочка, придём завтра, — пробормотала она, гладя мою руку.
Её прикосновение было отталкивающим, словно по коже проползла гусеница.
Когда они вышли, я не открывала глаза, пока шаги медсестры не стихли в коридоре. Затем медленно, с огромным усилием, повернула голову. Мышцы болели, но я справилась.
Я достала диктофон, нажала «стоп» и сохранила файл под номером «семь». Затем нащупала под подушкой второй телефон‑кнопочник, который тайно принёс мне старый друг‑адвокат.
Я набрала номер, который помнила наизусть.
— Слушаю, — ответил спокойный деловой голос с того конца.
— Семёну Борисовичу, это я, — мой голос прозвучал хрипло, непривычно. — Запускайте план. Время пришло.
На следующий день ровно в три часа в мою квартиру прозвонили. Светлана открыла дверь с самой очаровательной из своих улыбок.
На пороге стояла уважаемая пара с риэлтором.
— Заходите, пожалуйста! — щебетала она. — Извините, у нас тут творческий беспорядок, понимаете — готовимся к переезду.
Она проводила гостей по коридору в гостиную, рассказывая о «прекрасных видах из окна» и «дружелюбных соседях».
Игорь прижался к стене, стараясь быть как можно меньше заметным. Его лицо было серым, как пепел.
— Квартира принадлежит тёще, — произнесла Светлана с ноткой печали. — К сожалению, её состояние тяжёлое, врачи не дают надежды.
Мы решили, что в специализированном учреждении ей будет лучше, под надзором. А эти стены… здесь слишком много воспоминаний для неё.
Она сделала паузу — драматичную, показную. Хочет, чтобы покупатели прочувствовали всю глубину ситуации.
В тот момент дверь снова отворилась без звонка.
В медленно скользящую комнату ворвалась инвалидная коляска. В ней сидела я.
Не в больничной пижаме, а в строгом тёмно‑синем шелковом халате. Волосы аккуратно собраны, губы слегка подкрашены. Мой взгляд был спокоен и холоден.
Позади меня стоял Семён Борисович — мой адвокат, высокий, седой, в элегантном костюме. Он тихо захлопнул за собой дверь.
Светлана застыла. Улыбка стёрлась с её лица, словно ластиком.
Игорь прищурился, глаза метались по комнате в поисках выхода. Покупатели и риэлтор растерянно переводили взгляды от меня к Светлане.
— Добрый день, — мой голос, хоть и тихий, разрезал молчание чётко и ясно. — Похоже, вы ошиблись адресом. Эта квартира не продаётся.
Я обратилась к растерянной паре.
— Извините за неудобство. Моя невестка, видимо, слишком расстроилась из‑за моего состояния и… переборщила.
Светлана, словно проснувшись, воскликнула.
— Мамочка? Как ты здесь оказалась? Тебе же нельзя…
— Я могу всё, что считаю нужным, дорогая, — бросила я холодный взгляд, от которого воздух стал ледяным. — Особенно, когда в моём доме хозяева без разрешения.
Я вытащила телефон и нажала «воспроизвести». Из динамика прозвучало знакомое шипение и тихий голос:
«Когда же тебя уже не станет?»
Лицо Светланы побелело до цвета простыни. Она открывала рот, но не могла издать ни звука. Игорь упал на стену, закрыв лицо руками.
— У меня большая коллекция записей, Светлана, — сказала я спокойно. — О твоих мечтах, проданных вещах, оценщике. Думаю, некоторым органам это будет интересно.
В частности, для статьи о мошенничестве.
Семён Борисович вышел вперёд, держая в руках папку с документами.
— Анна Петровна сегодня утром подписала на моё имя генеральную доверенность, — сухо сообщил он. — И заявление в полицию. Кроме того, я подготовил уведомление о выселении, на основании морального вреда и угрозы жизни. У вас 24 часа, чтобы собрать вещи и покинуть квартиру.
Он положил бумаги на столик, где они лёгким шуршанием застыли.
Это был конец. Граница. Точка, после которой уже нельзя было вернуть прошлое. Но в тот момент я впервые за недели не почувствовала боли или обиды.
Я ощутила силу. Холодную, уверенную, несокрушимую силу того, кому больше нечего терять — и кто пришёл забрать своё.
Риэлтор с покупателями исчезли мгновенно, пробормотав извинения. В гостиной остались только мы четверо. Тишина висела густой, как пыль в старой комнате.
Первая заговорила Светлана, её шок превратился в ярость.
— Вы не имеете права! — вопила она, указывая пальцем на меня. — Это же квартира Игоря! Он здесь прописан! Он наследник!
— Бывший наследник, — поправил её Семён Борисович, листая документы.
— По новому завещанию, завёрнутому и заверенному вчера, всё имущество Анны Петровны передаётся благотворительному фонду поддержки молодых учёных. Ваш муж, к сожалению, в их число не входит.
Это был мой финальный выстрел. Я увидела, как в её глазах погас последний огонёк надежды. Она посмотрела на Игоря с такой ненавистью, будто он виноват во всём.
Игорь, мой сын, наконец оторвался от стены. Он сделал шаг ко мне, лицо его было мокрым от слёз, жалким.
— Мамочка… прости. Я не хотел. Это она… она заставила меня.
Я смотрела на него, на этого сорокалетнего мужчину, прячасегося за женской спиной по собственной воле.
Любовь, безграничная материнская любовь, умерла в больничной палате под шёпот его жены. Осталось лишь горькое разочарование.
— Тебя никто не заставлял молчать, Игорь, — ответила я, голосом ровным, почти безразличным. — Ты выбрал свой путь. Живи с ним.
— Но куда нам идти? — вмешалась Светлана, её голос дрожал от страха и ярости. — На улицу?
— У вас уже была арендованная квартира до того, как вы решили, что моя будет освобождена, — напомнила я. — Вы можете вернуться туда или куда угодно. Это уже не моя забота.
Светлана бросилась к вещам, нервно толкая их в сумку, бормоча проклятия. Игорь стоял посреди комнаты, потерянный.
Он снова посмотрел на меня.
— Мамочка, пожалуйста. Я всё понял. Я изменюсь.
— Меняться никогда не поздно, — согласилась я. — Но не здесь. И не со мной. Двери моей квартиры навсегда закрыты для вас.
Он опустил голову, поняв, что это конец. Не спектакль, не наказание, а окончательное решение.
Через час они ушли. Я слышала, как захлопнулись двери. Семён Борисович подошёл ко мне.
— Анна Петровна, вы уверены в фонде? Мы можем всё вернуть.
Я покачала головой.
— Нет. Пусть будет так. Я хочу, чтобы моё оставшееся от жизни приносило пользу, а не становилось причиной вражды.
Он кивнул и попрощался. Я осталась одна в своей квартире. Медленно провела рукой по подлокотнику кресла, по корешкам книг. Здесь ничего не изменилось.
Я же изменилась. Я больше не была просто матерью, прощающей всё. Я стала тем, кто сам устанавливает границы своей вселенной.
И в этой новой вселенной не осталось места тем, кто когда‑то прошептал: «Когда же тебя уже не станет?».