— «Василиса, ты слышишь меня?» — голос моей дочери пронзил тишину, будто раскалённый клинок в безоблачный день. Я сидела на потрепанном диване в крошечной однокомнатной квартире в Калужском районе, где сквозь старинные ставни пробивалось солнце, лаская черно-белые фотографии наших лет, висящие на стене. Пётр, мой муж, листал «Известия», не подозревая, что над нами надвигается буря. Я сжала телефон, пальцы задрожали.
— «Василиса, что ты говоришь?», — прошептала я, пытаясь скрыть страх, сдавливающий желудок.
На том конце провода слышался лишь тяжёлый вдох. — «Мама, нам больше не вытерпеть. Счета растут, учеба Матвея требует огромных трат, а Артём и я работаем до изнеможения — но всегда чего‑то не хватает. А ты… ты всё время в спа, в поездках, обедаешь в ресторанах…»
Воздух будто сжался. Я взглянула на Петра, который отложил газету и тревожно посмотрел на меня.
— «Что происходит?», — тихо спросил он.
Я не ответила мгновенно. Внутри разгорелась яростная схватка: долгие годы, спустя сорок лет сменных смен и бессонных ночей, я наконец‑то смогла позволить себе маленькую роскошь — пенсионный доход. Стоило ли отказываться от неё ради дочери?
— «Василиса, ты же знаешь, если мы можем помочь, мы поможем…»
Она прервала меня, голос её потрескался: — «Мама, дело не только в деньгах! Я чувствую себя одинокой. Мне нужен твой час, твоё присутствие… а ты всё дальше от меня».
Я молчала, ощущая, как её слова сжимают грудь. Пётр взял меня за руку, ищет взгляд.
— «Скажи ей, что завтра приедем», — шепнул он.
Я кивнула, почти безвольно.
— «Васили, мы придём к вам завтра на обед. Поговорим спокойно».
Дочь выдохнула, будто с облегчением.
— «Хорошо. Спасибо».
Когда я положила трубку, в груди осталась пустота. Пётр обнял меня крепко.
— «Это несправедливо», — пробормотал он в ухо. — «Мы отдали им всё, а теперь нам нельзя наслаждаться жизнью?»
Я отстранилась, глядя в его голубые глаза, покрытые старческими пятнами.
— «Может, мы что‑то сделали не так…»
Он качнул головой.
— «Мы исполнили свой долг».
Этой ночью сон уклонился. Я вспомнила детство Василисы: как мы вместе бегали по парку, делали домашние задания за маленьким столом, смеялись на даче, когда денег было мало, а счастья — в избытке. Когда же она ощутила, что её хватит? Когда я перестала быть её убежищем?
На следующее утро мы пришли в их дом с крошечным тортом и вынужденно улыбнувшимися. Василиса встретила нас со слезами, а Артём молча крепко пожал нам руки. Матвей бросился к нам: — «Бабушка! Дедушка!»
За обедом царила напряжённость. Артём почти не говорил, а Василиса пыталась вежливо, но время от времени бросала укоризненные взгляды.
В какой‑то момент Артём вырвал: — «Нам не нужны ваши деньги, но хотя бы понимание! Всё кажется нам тяжёлым грузом на наших плечах».
Пётр замер: — «Мы всегда были рядом! Но теперь нам тоже нужно подумать о себе».
Василиса шипела: — «Почему же, когда мы просим о помощи, это кажется вам бременем? Разве вы не видите, как мы измождены?»
Я чувствовала, как меня разрывает в разных направлениях. Хочется было закричать, что я тоже устала, что мне тоже нужно немного тишины после жизни, полной самоотдачи. Но в глазах дочери я видел отчаяние, и сердце разрывалось.
— «Возможно, мы, кажется, стали безразличными», — прошептала я. — «Но это не так. Мы просто… нам нужен хотя бы один вдох свободы».
Обед закончился молчанием, а мы вернулись домой с тяжестью поражения.
В последующие дни Пётр замкнулся в себе, перестал говорить о планах на старость, о поездках и ужинах вне дома. Я же проводила дни, раздумывая, как помочь Василисе, не потеряв себя полностью.
Однажды вечером позвонила моя сестра Людмила из Тулы.
— «Слушай, от Василисы слышал, у тебя кризис», — сказал он прямо.
— «Не знаю, что делать», — призналась я сквозь слёзы. — «Чувствую себя эгоисткой, когда думаю о себе, но если откажусь от всего ради них, кажется, я умираю».
Людмила вздохнула: — «В России так принято: родители всегда должны быть на подхвате, даже когда согнуты от усталости. А кто думает о тебе?»
Я молчала.
— «Покорочнее, поговори с Пётром и с Василисой, как мать с дочерью, а не как банкомат», — наставляла она.
Эти слова отзвучали во мне долго.
На следующий день я пригласила Василису в маленькое кафе под домом. Она пришла, глаза её были уставшими, голос дрожал.
— «Мама, прости за вчера», — сразу же сказала она.
Я взяла её за руку: — «Василиса, я люблю тебя больше жизни самой. Но я тоже человек. Мне нужно чувствовать, что я жива, а не просто полезный инструмент».
Она опустила взгляд: — «Понимаю… иногда всё кажется непереносимым».
— «Я тоже», — ответила я мягко. — «Нужно найти баланс. Я не могу решать все твои проблемы, но могу быть рядом, как мать, а не как банкомат».
Мы долго беседовали, сквозь слёзы и новые, робкие улыбки.
Когда я шла домой, груз на сердце стал легче, но всё равно терзал вопрос: где заканчивается родительский долг и начинается счастье?
Иногда я задаю себе: а действительно ли эгоистично желать немного покоя после всей этой жертвы? Или это лишь страх потерять свою незаменимость?
А вам? Считаете ли вы, что пенсионные деньги — лишь обязанность родителей или они принадлежат всей семье?