«Вы отдыхаете, а мы тонем в долгах»: моя пенсия, моя семья, мои муки
Слова Аглаи звучат в голове, как гром среди ясного неба. Я восседаю на стареньком диване в нашей крошечной квартире в Туле, солнце просачивается сквозь ставни и ласкает семейные фотографии, висящие на стенах. Муж Павел читает «Известия», не подозревая о надвигающемся у меня шторме. Я сжимаю телефон, пальцы дрожат.
— Агла, что ты говоришь? — прошептала я, пытаясь скрыть тот ужасающий комок в желудке.
На том конце провода слышу лишь его тяжёлое дыхание. — Мам, нам уже не вытерпеть. Счёты растут, обучение Ильи стоит целое состояние, а мы с Максимом работаем как белки в колесе, но всё равно не хватает. И ты… ты всё время в спа, в выходные в загородных санаториях, обедаешь где‑то вне дома…
Мне не хватает воздуха. Я бросаю взгляд на Павла, который отрывается от газеты и обеспокоенно смотрит на меня. — Что происходит? — тихо спрашивает он.
Я молчу минуту. Внутри вспыхивает битва между желанием поддержать дочь и необходимостью, наконец, подумать о себе. После четырёх десятков лет «заправки» в больницах, бессонных ночей и постоянного «как‑дожить‑до‑конца», когда пенсионные выплаты позволяют нам хотя бы немного побаловать себя, стоит ли отказываться от этих немногих радостей?
— Агла, ты же знаешь, если мы можем помочь, мы поможем… — слышу я свой голос, но он прерывается.
Она перебивает, голос её рвётся: — Мам, дело не только в деньгах! Я просто чувствую себя одинокой. Мне нужен ты, больше времени, больше присутствия… а ты всё как будто летишь дальше.
Я молчу. Тяжесть её слов сжимает мою грудь. Павел берёт меня за руку, ищет взгляд. — Скажи ей, что завтра приедем, — шепчет он.
Я кивнула, почти не веря себе. — Агла, завтра придём к вам на обед, обсудим всё спокойно.
Она вздыхает, будто с облегчением. — Хорошо. Спасибо.
Положив трубку, я ощущаю пустоту. Павел крепко обнимает меня. — Это несправедливо, — бормочет он в ухо. — Мы отдали им всё. Теперь даже немного наслаждаться жизнью не можем?
Я отстраняюсь и всматриваюсь в его голубые глаза, покрытые возрастными пятнами. — Может, мы что‑то сделали не так…
Он качает головой. — Мы исполнили свой долг.
Той ночью сон не приходил. Я вспомнила детство Аглы: как мы бегали по парку, делали домашку за кухонным столом, смеялись на дачном отдыхе, имея почти ничего, но полные счастья. Когда же она начала чувствовать, что нам не хватает? Когда я перестала быть её крепостью?
На следующий день мы пришли к ним домой с кексом и вынужденной улыбкой. Агла встречает нас со слезами на глазах, а Максим молча пожимает руки. Илья подбегает: — Бабушка! Дедушка!
За обедом атмосфера была напряжённой. Максим почти не говорил, а Агла пыталась быть вежливой, бросая изредка недовольные взгляды.
В какой‑то момент Максим высказывается: — Нам не нужны ваши деньги, но хоть чуть‑чуть понимания! Всё будто тяжёлый груз лежит на наших плечах.
Павел замирает: — Мы всегда были рядом! Но теперь нам тоже нужно думать о том, что нам самому нужно.
Агла резко реагирует: — Почему, когда мы просим о помощи, это кажется вам тяжестью? Разве вы не видите, что мы выжали себя до последней капли?
Меня всё тянет в разные стороны. Хочется крикнуть, что я тоже устала, что я тоже заслуживаю покоя после жизни, полной самоотдачи. Но в глазах дочери я вижу отчаяние, и сердце сжимается.
— Может, мы создали впечатление, что нам всё равно, — шепчу я. — Но это не так. Мы просто… хотим чуть‑чуть подышать.
Обед закончился молчанием. Мы вернулись домой с чувством поражения.
В последующие дни Павел замкнулся в себе. Он больше не говорит о наших планах на золотой век, не предлагает поездки или ужины вне дома. Я провожу дни, обдумывая, как помочь Агле, не потеряв себя полностью.
Однажды вечером позвонила сестра Людмила из Казани.
— Я слышала от Аглы, что у тебя кризис, — сказала она, как будто читала мысли.
— Не знаю, что делать, — призналась я сквозь слёзы. — Чувствую себя эгоисткой, когда думаю о себе, но если откажусь от всего ради них, кажется, я умираю.
Людмила вздыхает: — В России так и должно быть. Родители должны быть доступными, даже когда они истощены до предела. А кто думает о тебе?
Я молчу.
— Поговорите об этом с Павлом, — продолжила она. — И, главное, разговаривайте с Аглой как мать с дочерью, а не как банкомат.
Эти слова долго резонировали во мне.
На следующий день я пригласила Аглу на кофе в уютный уголок под домом. Она пришла, уставшая, глаза потемнелые.
— Мам, прости за тот день, — сразу же произнесла она.
Я взяла её за руку: — Агла, я люблю тебя сильнее жизни, но я тоже человек. Мне нужно чувствовать себя живой, а не только полезной.
Она смотрит вниз: — Я знаю… Иногда всё кажется слишком тяжёлым.
— Понимаю, — мягко ответила я. — Нам надо найти баланс. Я не всегда смогу решать все твои проблемы, но могу быть рядом, как мама.
Мы долго беседовали, сквозь слёзы к новым улыбкам.
По дороге домой тяжёлая ноша на сердце отступила, но остался вопрос: где заканчивается родительский долг и где начинается право на собственное счастье?
Иногда думаю: а действительно ли эгоистично желать немного покоя после всей этой жертвы? Или это страх потерять свою незаменимость?
А вы как считаете: пенсионные выплаты — только для родителей или для всей семьи?