Тамара Петрова спрыгнула с лодки, пахнущей смолой и речной тиной, и сразу ощутила, что назад уже нельзя. Воздух здесь был иной: влажный, пропитанный ароматом сосны, мха, рыбы и чегото невесомого, будто сама жизнь без примесей.
Добро пожаловать, произнёс проводник в рыбацком жилете. Это база «Живые воды». Ставьте палатку где захотите. Туалет вон там. Если хотите поработать завтра в восемь на берегу, будем убирать мусор.
Тамара кивнула. Слово «работать» её не пугало. Пугало молчание. Впервые за долгие месяцы ей никто не задавал вопросов. Никто не спрашивал: «Как ты?», «Уже справилась?», «Снова будешь преподавать?». Никто не смотрел с жалостью или тревогой.
Она поставила палатку на пригорке у кромки воды, села на бревно, сняла ботинки и опустила ноги в ледяную реку. И впервые за долгое время не заплакала.
Прошли две недели. Тамара носила ведра, копала траншеи, мыла кастрюли. Руки были в царапинах, спина нывала от тяжёлого инструмента, но в голове царила тишина. На базе были студенты, биологи, бывшие айтишники, художники, волонтёры со всех уголков России. Все чуть чудаки, чуть потерянные.
Кем ты была? спросила однажды вечером Алина Крылова, девушка с рыжими дредами и голосом, как у гобоя.
Преподавательницей. История искусства. Университет в Твери.
Почему ушла?
Сын умер год назад. Утопилcя. Слова исчезли.
Алина лишь кивнула.
Понимаю. У меня отец скончался от рака в декабре. Я уехала сюда, иначе бы сошла с ума.
Здесь не сходят с ума?
Здесь с ума можно, но страшно не будет.
Тамара впервые улыбнулась.
Она начала рисовать на крафтовой бумаге из старых мешков: реки, птиц, людей у костра, иногда своего сына в рыбацком жилете с веслом, улыбающегося.
Однажды её рисунки развесили на верёвке у столовой. Вечером все принесли свои творения фотографии, стихи, поделки из коры.
Объявляю день самовыражения, громко прокричал Андрей Соколов, высокий и вечно лохматый координатор. Кто кем был, кем стал, кем хочет быть покажите!
А ты? спросила Тамара.
Был маркетологом. Теперь человек с топором. И мне, знаешь, нравится.
Они оба рассмеялись и перестали стыдиться шрамов.
Третий месяц принес беду не из леса, а из города. На лодке появились мать и сестра Тамары Мария Петрова и Вера Петрова, словно призраки в ярких ветровках, с огромными сумками и лицами, полными упрёка.
Тамара! Ты с ума сошла?! мать стояла у её палатки. Где ты? Люди здесь дикари! Как ты выглядишь! Бог мой, это законно?
Вера осматривалась, будто искала, куда пожаловаться.
Мы так за тебя волновались! Ты не берёшь трубку, не отвечаешь на сообщения, исчезла, как подросток. А тебе почти сорок! Ты же преподаватель!
Тамара молчала. Огонь у костра затих. Алина подошла сзади, тихо тронула её за плечо:
Надо?
Нет. Я сама.
Мы в шоке, продолжала мать. Мы думали, ты в депрессии. Психотерапевт сказал, нужна реабилитация.
Это и есть моя реабилитация, мама.
Не глупи. Ты спишь в палатке! Таскаешь воду! Ходишь с чужаками!
Они не чужаки. А ты давно меня не слышишь.
Вера вмешалась:
Ты нас не слышишь. Мы же твоя семья!
Где вы были, когда я лежала под одеялом неделями? Когда не могла встать? Когда каждый день молила о смерти ради него?
Мы пытались помочь!
Нет. Вы звонили: «Соберись, ты сильная». Сильная это не помощь, а отговорка, чтобы не быть рядом.
Тишина опустилась, лишь река плескалась, будто поддакивая.
Андрей подошёл, предложил чашку чая. Мать вскинулась:
Кто это? Он тебя зомбировал?
Это человек. Один из немногих, кто не боится моей боли. А я не зомбирована. Я жива.
Ты сумасшедшая, прошептала Вера. Просто сумасшедшая.
Может быть. Но это мой выбор.
Они уехали на следующий день без прощаний. Тамара сидела на пристани босиком, держала банку мёда. Алина села рядом.
Как ты?
Как дерево, у которого вырвали корни, а оно пустило новые.
Классная ты. Преподаватель.
Да. Только теперь жизни.
К концу сентября Тамара осталась одной из последних на базе. Некоторые уехали, ктото остался на зиму. Андрей тоже. Он построил зимний дом, топил печь и варил грибной суп.
Однажды они вместе пошли к реке. Тамара молчала, потом сказала:
Я, кажется, влюбилась. Не в тебя. В себя в этом месте.
Андрей рассмеялся:
Главное. Остальное приложится.
Она взяла его за руку.
А если я захочу остаться здесь?
Оставайся.
А если захочу построить мастерскую, делать артрезиденцию, звать сюда других, кто потерял себя?
Тогда я построю тебе крыльцо, чтобы они знали их ждут.
И она знала: река помнит. Лес лечит. Сердце, даже разбитое, умеет петь заново, если его слушать.
Первая зима на базе была долгой и тихой. Лес застывал в белом оцепенении, река покрылась тонким хрустальным льдом, который звенел под утренним солнцем. Людей почти не было пятеро оставались на зим