После похорон моего мужа мой сын сказал: «Вылезай», но он даже не догадывался, что я уже успела сделать.
Наверное, такие слова не пережить, если только ты уже не потерял всё, что можно. Так что прежде чем устроиться поудобнее, дай-ка мне секунду если тебе нравится то, что я делаю, скажи мне, откуда ты меня слушаешь и который час. Давай проверим, сколько сердец ещё бьётся в эту ночь. А теперь приглуши свет, может, включи вентилятор для фонового шума, и начнём.
Я рассмеялась. Конечно, рассмеялась. Подумала, что он шутит. Ну кто так делает? Кто везёт свою мать, которая всего шесть дней назад похоронила мужа, на окраину города и говорит ей выходить? На мне старые тапочки.
Тапочки моего мужа Лёвы, если точнее. Я не снимала их с момента похорон. Они мне велики.
Всегда были велики. Но надеть нормальную обувь я ещё не могла. Не сейчас.
«Ты серьёзно?» спросила я. Голос звучал легко, будто мы просто пробовали, будто всё ещё притворялись.
И тут он посмотрел на меня. И в этот момент я всё поняла. Ни моргнул, ни дрогнул.
Просто протянул мою сумку, будто передавал еду навынос. «Дом и гостевой двор теперь мои, сказал он. Камилла уже меняет замки».
Камилла. Его жена. С её улыбкой, словно натянутый пластик, и этим мягким, снисходительным тоном, который звучал одновременно как благословение и предупреждение. Я резко моргнула вдруг дорога изменится, вдруг он улыбнётся и скажет, что это ошибка, недоразумение, ужасная шутка. Но нет.
Моя дверь уже открыта. Мои тапочки коснулись гравия. И прежде чем я успела перевести дыхание, машина дала задний ход.
«Это безумие», сказала я. Голос даже не содрогнулся. Он был слишком спокоен для этого.
«Ты не можешь просто Я же твоя мать, Саша». Он не ответил. Только бросил через плечо: «Ты поймёшь.
Ты всегда понимаешь». И уехал. Без чемоданов.
Без телефона. Без плана. Только сумка, пальто и звук шин по мокрой дороге, удаляющийся от меня, как дым.
Я не заплакала. Не тогда. Просто стояла там.
Спина прямая. Взгляд твёрдый. Ветер пахнет солью и ржавчиной.
Туман окутывал меня, мягкий, но тяжёлый, будто пытался запомнить мои очертания. Я смотрела, как его задние фары исчезают вдали. А вместе с ними 40 лет жизни, которую я помогала строить.
Но вот чего мой сын так и не понял. Он не оставил меня одну. Он освободил меня.
Он думал, что выбросил меня. А на самом деле открыл дверь, о которой даже не подозревал. Потому что он не знает, что я сделала до того, как умер его отец.
Лёву мы похоронили всего шесть дней назад. От похорон почти ничего не помню, кроме того, как трава проваливалась под каблуками и как Саша не смотрел на меня. Камилла вцепилась в его руку, как плющ в забор.
Помню, как она наклонилась к священнику, шепча так громко, будто специально, чтобы я услышала: «Она не в себе. Это горе. Она не принимает разумных решений».
Тогда я подумала, что она пытается быть деликатной. Что у неё благие намерения.
Но сейчас, стоя в тумане, я поняла, что это было. Это был первый шаг к перевороту. Лёва доверил Саше документы по гостевому двору.
«Не хочу нагружать сына», говорила я себе. У него и так полно забот.
Всё, чего я хотела, сохранить достоинство Лёвы в последние недели. Но где-то между медицинскими формами и звонками в страховую что-то ещё проскользнуло. Что-то с моим именем.
Что-то поддельное. Я ещё не знала весь масштаб. Но знала достаточно, чтобы почувствовать, как в груди расцветает болезнь, будто огонь подо льдом.
Это была не просто измена. Это было воровство. Всё.
Мой муж. Мой дом. Мой голос.
Гостевой двор, который мы с Лёвой строили с нуля, с руками в краске и подержанной мебелью. Место, начавшееся с двух комнат, переносной плиты и кучи надежды. Саша всегда был хитрым.
Слишком хитрым. Даже ребёнком находил лазейки. Но эта хитрость обрела клыки, когда он сошёлся с Камиллой.
Эта женщина умела превращать вежливость в оружие. Я пошла. Не знала куда, просто не могла стоять.
Не в этом тумане. Не в этих тапочках. Колени болели.
Губы пересохли. Но я шла. Мимо деревьев, с которых капало.
Мимо заборов, покрытых мхом. Мимо призраков всего, что я отпустила, чтобы мой сын вырос высоким. Где-то на четвёртом километре что-то опустилось на меня.
Тихим, но твёрдым. Они думают, что победили. Думают, что я слабая.
Что меня можно выбросить. Но они забыли кое-что. У меня всё ещё есть бухгалтерская книга Лёвы.
У меня всё ещё есть сейф. И самое главное моё имя всё ещё в документах. Я ещё не умерла.
Туман прилип ко мне, как пот. Ноги горели. Дыхание сбивалось.
Но я не останавливалась. Не потому что не устала. Устала.
Боже, как устала. Но если остановлюсь начну думать. А если начну думать сломаюсь.
Прошла под ЛЭП. Ворон смотрел на меня сверху, будто знал. Будто понимал.
Я вспомнила записки, которые клала Саше в ланчбокс. «Ты храбрый. Ты добрый.
Я люблю тебя». Резала его бутерброды в форме динозавров. Читала ему четыре книги перед сном.
Даже научилась заплетать косички в волосах, потому что он хотел, как воин. А теперь я просто мусор на обочине. Тот мальчик, который бежал в мои объятия после кошмара,
исчез. Его место занял мужчина, который мог вышвырнуть меня, как вчерашний мусор. Не помню, сколько километров прошла.
Шесть, может, больше. Но когда увидела выцветшую вывеску «Лавочка Дарьи», ноги почти подкосились. Дарья держала эту лавочку с моих подростковых лет.
Раньше продавала леденцы и газеты. Теперь лавандовые латте и собачьи лакомства в форме утят. Открыла дверь.
Колокольчик звонко «динькнул». Дарья подняла взгляд из-за очков. «Галя, сказала она, голос дрогну