Меня зовут Иван. Мне 72 года. Я живу один в старом доме на окраине маленькой деревни, где когда-то кипела жизнь. Во дворе мой сын бегал босиком по траве, звал меня строить шалаши из старых одеял, вместе мы жарили картошку в углях и мечтали о будущем. Тогда я верил, что это счастье будет вечным. Что я нужен, что я важен. Но жизнь идёт своим чередом, и теперь дом погружен в тишину. Пыль на чайнике, шорох в углу и редкий лай соседской собаки за окном.
Моего сына зовут Антон. Его мать, моя покойная жена Мария, ушла от нас почти десять лет назад. После этого он остался единственным близким мне человеком последней ниточкой, связывающей меня с прошлым, где ещё было тепло и смысл.
Мы воспитывали его с любовью и заботой, но и со строгостью. Я много работал, мои руки не знали отдыха. Мария была сердцем нашего дома, а я его руками. Я не всегда был рядом, но если требовалось приходил. Подчинённый работе, но отец в семье. Я научил его кататься на велосипеде, чинил его первую «Ладу», на которой он уехал учиться в Томск. Я гордился им. Всегда.
Когда Антон женился, моя радость не знала границ. Его невеста, Алевтина, показалась мне скромной, тихой. Они переехали на другой конец города. Я подумал: пусть живут своей жизнью, строят что-то своё. А я буду рядом, помогу, поддержу. Я верил, что они станут навещать меня, что буду нянчить внуков, читать им сказки на ночь. Но всё пошло не так.
Сначала звонки стали короче. Потом только поздравления по праздникам. Я сам приходил к ним с пирогом, конфетами. Один раз открыли, но сказали, что у Алевтины болит голова. В другой раз ребёнок спал. А в третий просто не открыли. После этого я перестал приходить.
Я не устраивал сцен. Не жаловался. Просто сидел и ждал. Говорил себе: у них свои заботы, работа, дети всё наладится. Но время шло, и я понял: в их жизни для меня нет места. Даже в день памяти Марии они не пришли. Лишь короткий звонок и всё.
Недавно я случайно встретил Антона на улице. Он вёл за руку сына, нёс сумки. Я окликнул его сердце сжалось от радости. Он обернулся, посмотрел на меня, как на чужого. «Пап, ты как?» спросил он. Я кивнул. Он тоже. Сказал, что спешит. И ушёл. Вот и вся наша встреча.
Я долго шёл домой. По дороге думал: в чём моя ошибка? Почему родной сын стал мне чужим? Может, я был слишком строг? Или, наоборот, слишком мягок? Или просто стал обузой со своими воспоминаниями, старостью, молчанием
Теперь я сам себе семья, сам себе опора. Завариваю чай, перечитываю письма Марии, иногда сижу на лавочке и смотрю, как играют чужие дети. Соседка, Лидия, иногда машет мне рукой. Я киваю в ответ. Вот так и живу.
Я всё ещё люблю сына. Больше всего на свете. Но больше ничего не жду. Наверное, это удел родителей отпускать. Но никто не готовит нас к тому дню, когда мы становимся лишними в жизни тех, ради кого жили.
И, может быть, это и есть настоящая зрелость. Только теперь не детская. А родительская.