Однажды ночью, в странном сновидении, будто сотканном из тумана и лунного света, сирота устроилась сиделкой к доброй старушке. Поставила камеру «на всякий случай» То, что она увидела, заставило её бежать в полицию, спотыкаясь о тени в беспокойной темноте.
Анна стояла перед покосившейся избушкой, сжимая в дрожащих пальцах смятый клочок бумаги с адресом. Осенний ветер шептал что-то невнятное, цепляясь за её поношенный платок, а внутри было пусто как в глазницах этого забытого всеми жилища. Двадцать лет казённых стен, и вот она здесь, с узелком пожитков и горсткой рублей. Что дальше неведомо.
Дом выглядел так, будто его покинули ещё при царе. Крыша кособочилась, ставни болтались на последнем гвозде, ступеньки скрипели, будто предупреждая: «Не ходи». Девушка почувствовала, как в горле встаёт ком. Неужели это всё, что ей досталось после жизни без родного угла?
Вдруг скрип. Из соседних ворот вышла старушка в пёстром платке. Увидев Анну, остановилась, прищурилась и заковыляла к ней.
Чего, милая, на холоде топчешься? голос её звучал, будто сквозь вату. Морозец-то уже, октябрь на дворе, а ты в чём в платочке одном.
Анна достала блокнот и вывела дрожащими буквами: «Мне дали этот дом. Я из детдома. Я немая».
Старушка прочла, и глаза её стали влажными.
Ох, горькая ты моя Я Аграфена Семёновна. А тебя как?
«Анна», написала та, буквы плясали, будто пьяные.
Иди ко мне, согреешься, чайку попьём, махнула та рукой. А утром разберёмся с твоей развалюхой. У нас тут мужики есть, подсобят.
В избе Аграфены Семёновны пахло топлёным молоком и старыми книгами. Кружевные салфетки, иконы в углу, герань на подоконнике здесь время текло медленно, как мёд. На стене висел портрет молодого милиционера.
Сынок мой, Иван, пояснила хозяйка, заметив взгляд. Участковый. Добрый, да вечно на службе. А ты, детка, как жить-то собралась? Работу ищешь?
Анна кивнула и написала: «Очень надо. Любую. Умею готовить, убирать, за больными ухаживать».
Слушай сюда, Аграфена Семёновна понизила голос, будто в избе кто-то прятался. Есть тут у нас одна Пелагея Фёдоровна. Старая совсем, сиделка нужна. Родня есть, да те ещё стервятники. Сходить к ней?
Дом Пелагеи Фёдоровны был как из страшной сказки облупившийся, с заросшим двором, где валялись кости прошлого. Дверь открыла женщина с лицом, будто высеченным из камня.
Сиделка? бросила она, окидывая Анну взглядом. Я Варвара, внучка. А это Геннадий, муж.
Мужик с бутылкой «Жигулёвского» лишь хмыкнул, не отрываясь от телевизора. От него пахло перегаром.
Работы выше крыши, продолжила Варвара, закуривая. Бабка лежачая кормить, мыть, убирать за ней. Характер огонь. Платим две тысячи, есть что найдётся. Годится?
Анна показала записку: «Годится. Я немая, но всё сделаю».
Немая? Варвара переглянулась с мужем. Ну и ладно. Болтать не будешь. Пошли, познакомлю с бабкой.
Пелагея Фёдоровна лежала в полутьме, комната пахла лекарствами и отчаянием. Кожа пергамент, глаза два угольца
