Прошло всего три недели с тех пор, как мы похоронили маму, а мой брат уже вызвал оценщика для дома.
Во дворе родительского дома в Волгограде яблоки падали одно за другим, глухо ударяясь о землю. Дом, старая постройка 70-х годов с двумя комнатами и деревянной верандой, казалось, стал меньше с детства. Но участок в тысячу квадратных метров внезапно превратился в яблоко раздора между мной и моим братом Дмитрием.
«Анна, давай будем практичными», сказал он мне по телефону накануне. «Ты живёшь в Москве, я в Петербурге. Никто из нас не сможет переехать сюда. Зачем держать этот дом пустым? Лучше продать и разделить деньги».
Его логика была безупречна, холодна и рациональна, как и сам Дмитрий всегда. Продажа казалась разумным решением. Но как можно оценить место, где ты сделал первые шаги, посадил первое дерево, где твои родители прожили всю жизнь?
Я сидела за кухонным столом, покрытым выцветшей клеёнкой с цветочным узором, и листала старый фотоальбом. Отец, ушедший пять лет назад, улыбался из-под густых усов на снимке лета 1989 года. Рядом мама держала корзину с яблоками и выглядела моложе, чем я когда-либо была.
Завибрировал телефон. Дмитрий.
«Я поговорил с риелтором. Он говорит, что можем запросить 7 миллионов рублей за дом и участок. Хорошая сумма, Анна. Подумай, что можно сделать с половиной».
«Мне нужно подумать, Дима. Это не простое решение».
«О чём тут думать? Дом пустует, разрушается. Ни у тебя, ни у меня нет времени приезжать сюда. Безответственно оставлять его так».
Он был прав, конечно. Моя жизнь в Москве, с мужем, детьми и работой в офисе. Я приезжала в Волгоград два-три раза в год, а в последние годы только чтобы ухаживать за мамой, когда болезнь приковала её к постели. Дмитрий появлялся ещё реже, Петербург и его напряжённая жизнь успешного юриста всегда были в приоритете.
Вечером я разожгла огонь в печке и начала разбирать мамины вещи. Её скромные платья, аккуратно развешанные в шкафу. Фарфоровый чайный сервиз, который доставали только «по особым случаям». Пачка рукописных рецептов, хранившихся в коробке из-под печенья. Каждая вещь словно дышала её присутствием.
Среди вещей я нашла пожелтевший конверт. Внутри документы на дом и неоконченное письмо, адресованное «Моим детям». Мамин почерк, такой же аккуратный, как и она сама, заполнял страницу:
«Дорогие мои, когда вы прочтёте это, меня, наверное, уже не будет. Этот дом был всей моей жизнью и жизнью вашего отца. Здесь мы растили вас, здесь смеялись и плакали, здесь состарились. Он никогда не был большим или роскошным, но был наполнен любовью. Я знаю, что ваши жизни теперь далеко, и, может, этот дом кажется вам обузой. Но прежде чем принять решение, вспомните кое-что…»
Письмо обрывалось, будто мама не нашла нужных слов или не успела закончить.
На следующее утро Дмитрий приехал на новой машине, припарковавшись у ворот. Я смотрела на него с крыльца, понимая, насколько чужаком он выглядел здесь. Его дорогой костюм не вязался с простотой двора, где мы когда-то бегали босиком.
«Привёз договор для оценщика», сказал он вместо приветствия.
Я молча протянула вчерашнее письмо. Он прочитал его, не меняя выражения лица.
«Оно не закончено», заметил он.
«Да, как и наш разговор о том, что делать с домом».
Мы вышли во двор, среди упавших яблок и грядок, которые мама ухаживала до последнего. Маленький сад за домом, где отец когда-то построил нам качели, теперь зарос.
«Помнишь, как мы поссорились из-за них и оба упали, а ты сломал руку?» спросила я.
Короткая улыбка мелькнула на его лице. «А отец повёз нас в больницу на велосипеде тебя на руках, а я сзади, реву громче тебя».
Неожиданно мы засмеялись, вспоминая забытые моменты детства. Сюрприз на 50-летие отца, когда торт упал со стола. Первый раз, когда Дима напился самодельной настойки. Зимние вечера у печки вчетвером.
Только те, кто пережил подобное в русских семьях, поймут, каким грузом эмоций становится родительский дом и как тяжело с ним расставаться, особенно когда братья не могут прийти к согласию.
После нескольких часов воспоминаний Дмитрий поднялся и осмотрелся, будто видел дом впервые.
«Давай не будем его продавать», вдруг сказал он.
Я удивлённо посмотрела на него. «Но ты же говорил, что безответственно оставлять его».
«Да, если позволить ему разрушаться. А что, если отремонтировать? Он может стать местом, куда мы будем привозить детей на каникулы, где будем встречаться на праздники. Местом, которое останется в семье».
Его предложение застало меня врасплох. Дмитрий, всегда такой практичный, предлагал сохранить дом из-за сентиментальности?
«Это потребует денег, времени, сил», заметила я.
«У нас есть и то, и другое. Может, пора вложиться не только в будущее детей, но и в наши корни».
В последующие месяцы мы начали ремонт. Сохранили печку, балку, на которой отец каждый год отмечал наш рост. Обновили кухню и санузел, провели отопление, переделали чердак в спальни для детей.
На Рождество мы собрались здесь все Дима с женой и сыном, я с мужем и дочками. Украсили во дворе ёлку, как в детстве, испекли пироги по маминому рецепту.
Пока дети играли в снегу, мы с Дмитрием сидели на крыльце, глядя на знакомый пейзаж.
«Ты думаешь, мы приняли правильное решение?» спросил он.
Я взглянула на окно кухни, где мелькали тени наших семей, готовящих праздничный стол, и на детей, лепивших снеговика там же, где и мы тридцать лет назад.
Разве не в этом одна из главных потерь современной России? Родительские дома, когда-то объединявшие поколения, теперь стали просто квадратными метрами, проданными без мысли об их ценности.
«Думаю, мама закончила бы письмо именно так сказала бы, что настоящее наследство не в цене дома, а в памяти и связях, которые здесь создаются».
Дмитрий кивнул и поднял кружку с глинтвейном. «За родительский дом», сказал он. «И за тех, кто понимает, что некоторые вещи не оценить в деньгах».