Она пришла одна на аукцион немецких овчарок дочь погибшего полицейского. Причина шокировала всех
Голос аукциониста уже больше часа разносился под сводами старого склада громкий, ритмичный, почти гипнотический. Коровы. Козы. Пара кур в корзине. Люди едва поднимали глаза, когда он зачитывал следующий лот.
«Лот 42. Отставной служебный пёс, семь лет, кобель. Дрессирован, понимает команды на немецком и жесты. Ранее работал с офицером Анной Соколовой, 12-й участок»
Толпа зашепталась. Несколько человек обернулись.
Имя запомнилось всем. В городе его знал каждый.
Соколова была из тех полицейских, кто помнил дни рождения соседей, кто останавливался помочь сменить колесо под дождём. А потом однажды вечером не вернулась домой. Её напарник пёс по кличке Вольф был списан. Неделями его держали в вольере, прежде чем тихо «отправить на пенсию». Никто не хотел говорить об этом.
Слишком много пробелов в отчёте.
Слишком много боли.
Теперь он сидел в тесной клетке. Шерсть потускнела. Уши вздрагивали на каждый оклик, но он не отзывался.
До этого момента.
Девушка шагнула вперёд.
И овчарка поднялась.
Ни лая. Ни рычания.
Встать.
Как будто она произнесла команду, которую слышал только он.
В коровнике воцарилась тишина. Где-то заплакал ребёнок. Кто-то смущённо засмеялся и тут же замолк.
Девушка остановилась в метре от помоста.
Достала из рюкзака стеклянную банку.
Монетки по пять рублей. Десятирублёвые. Сложенная пополам пятисотрублёвая купюра. Лента с похорон матери. И заламинированная фотография.
На ней Анна Соколова и её пёс Вольф, стоящие у патрульной машины. Пёс вытянулся, будто гордясь жетоном на ошейнике.
Девушка подняла голову. Голос дрогнул в тишине, но звучал твёрдо.
«Он уже мой».
Аукционист запнулся.
Детка, прочистил горло, не думаю, что
Она даже не моргнула.
Он провожал меня в школу. Спал у порога. Он последний, кто видел её живой. Он принадлежит мне.
Тишина.
Затем с задних рядов раздался голос: Пусть пёс сам решит.
Люди обернулись. Пожилой мужчина бывший коллега Анны. Он вышел вперёд, кивнул аукционисту. Открой загон.
Послышалось сомнение. Протокол. Ответственность. Но в тот момент правила казались мелочью.
Дверь загона открылась.
Вольф не бросился вперёд. Не метался.
Медленно сошёл вниз, втянул воздух и направился прямо к девушке.
Она опустилась на колени, обхватила руками его мощную шею. Он наклонился к ней, прижался, будто заново принимая долг, который не хотел терять.
Зал взорвался не аплодисментами, а чем-то более тихим. Чем-то, похожим на уважение.
Кто-то плакал. Другие отворачивались, смахивая слёзы.
Даже двое мужчин в костюмах, готовившихся выложить сотни тысяч за обученного пса, чтобы сделать из него охранника, молчали. Один сжал кулак, вытирая глаза.
Аукционист опустил микрофон.
Всё, тихо сказал. Они идут домой.
Позже полицейские помогли девушке сесть в служебный внедорожник. Не потому, что ей нужен был транспорт, а потому что Вольф отказывался отходить от неё и они не собирались разлучать их снова.
Кто-то спросил, что она будет делать теперь.
Она подняла глаза на старшего офицера, голова пса покоилась у неё на коленях.
Научу его быть моим, сказала она.
Он уже твой, тихо ответил водитель.
Когда они уходили с площади, солнце клонилось к закату, тени вытягивались по щебню. Начиналась новая глава.
Не просто исцеление.
Возвращение.
Потому что есть связи, которые не рвутся, когда форму убирают в шкаф.
Некоторые виды любви особенно те, что связывают девушку с последней живой частью её матери не забываются никогда.
