Умирая в реанимации, я нашла их записку: «Уехали на 10 дней». Вскоре мой дом выставили на продажу…
Мои дети оставили мне записку: «Уехали на 10 дней» в то время, как я боролась за жизнь, прикованная к аппаратам. Они думали, я не выживу. Хуже того они считали меня слишком слабой, чтобы сопротивляться. Пока я лежала под капельницами, они выставили мой дом на продажу, готовясь получить наследство.
Но я оказалась не так беспомощна, как они полагали. Я сама продала дом, опустошила все счета и ушла, не оглядываясь. Год спустя весь мир увидел мое лицо в вирусном видео: я улыбалась, окруженная новой «семьей». Когда моя дочь подбежала ко мне с криком: «Мама, прости нас!» я посмотрела ей в глаза и ответила: «У меня уже были похороны. Но вас на них не было».
Первое, что я услышала в тот страшный день пронзительный пик монитора. Грудь горела от разряда дефибриллятора, и несколько секунд я не понимала, жива ли еще. Яркий свет больницы резал глаза, в воздухе стоял запах хлорки. Ко мне наклонился молодой врач. На его бейдже значилось: «Арсений».
«Теперь все в порядке», мягко сказал он. «Просто отдохните».
Но я не чувствовала себя в безопасности. Я чувствовала пустоту. Горло пересохло, но я прошептала: «Где мои дети?»
Арсений замер, и его молчание было красноречивее любых слов. Позже ночью, когда он решил, что я сплю, я услышала его разговор по телефону: «Да, она пришла в себя… Хотите поговорить с ней?.. Хорошо, я понял».
Они не хотели говорить со мной. Собственные дети.
Утром медсестра поставила у кровати стакан воды. Под ним лежала сложенная записка. Руки дрожали, когда я разворачивала ее.
*Уехали на 10 дней. Надеемся, тебе станет лучше. Лена и Вова.*
Вот и все. Десять слов. Ни цветов, ни нежности. Просто сообщение, как перед отпуском.
Через девять дней, когда меня выписали, за мной никто не приехал. Волонтер вывез меня на коляске. Сердце сжалось, когда машина остановилась у дома, в котором я прожила двадцать семь лет. Что-то было не так: исчезли скамейки с крыльца, сменились шторы, а керамическая лягушка, где всегда лежал запасной ключ, пуста.
Я стучала в дверь пятнадцать минут, прежде чем мне открыли. На пороге стоял мой зять, Дмитрий, с чашкой кофе. Он побледнел. «О… Галина Петровна. Вы… вернулись. Мы не ожидали так быстро. Врачи говорили…»
Я прошла мимо него. Гостиная едва напоминала мою. Мебель переставили, стены перекрасили, а свадебные фото, которые раньше висели на виду, были сложены в пыльную коробку.
И тут я увидела. На столе лежал рекламный буклет. Фотография моего дома. Его выставили на продажу.
Рядом лежала папка с документами. Доверенность. Внизу стояла моя подпись, поставленная несколько лет назад, после операции на бедре. Тогда Лена сказала: «Мама, это просто формальность». Теперь я понимала это была ловушка.
А потом, будто судьба хотела, чтобы я все увидела, я заметила планшет Вовы в кладовке. Он был включен. На экране переписка моих детей.
*Лена: Как продадим мамин дом, сразу станет легче.*
*Вова: Да. Место в пансионате уже готово. Хватит ограничений. Наконец-то.*
«Станет легче». Так они называли меня женщину, которая работала на двух работах после смерти их отца. Которая отдала им все, что могла.
Они не просто ждали моей смерти они стирали меня из своей жизни.
В ту ночь я не кричала. Не устраивала скандалов. Я начала действовать.
Утром я позвонила Денису Соколову, бывшему ученику, которого когда-то учила литературе. В школе он был застенчивым мальчиком, любившим стихи. Теперь он работал юристом.
«Галина Петровна, теп
