Опять ты тут, нервы мне трепать? Смотри-ка, барин нашёлся! Ему, видите ли, по пятьдесят грамм колбасы подавай! гремела продавщица.
Он поднял вверх рыжего, как солнышко, котёнка. Тот, увидев перед собой грозное лицо, не испугался. Вырвавшись из рук мальчишки, прыгнул на прилавок, пробежал по нему и прижался к грязноватому белому халату тёти Клавы, потеревшись о неё маленькой рыжей головкой.
Тётя Клава была знаете, бывают женщины монументального сложения. Будто из камня высечены. А лицо
В лицо тёти Клавы никто никогда не смотрел. Не решались. Потому что оно всегда выражало одно и то же:
Угрозу, презрение, злость. И обиду на жизнь. Казалось, вот-вот она поднимет голову и закричит в небо:
Господи! Ну за что мне обслуживать этих?
Клава была продавщицей. Настоящей продавщицей. И по профессии, и по характеру. Она обслуживала покупателей, уперев в бока два пуда кулачища, и сверлила наглеца взглядом так, что даже самые смелые мужики робели, отводили глаза и тоненьким голоском, будто извиняясь, просили. Она делала одолжение отрезала колбаски.
Смельчаки, осмелившиеся поднять взгляд и голос, видели следующее
Тётя Клава убирала кулаки с боков и клала их на прилавок. Лицо её становилось цвета свёклы, а глаза превращались в два дула.
Из горла вырывался рёв, сравнимый с львиным. Очередь приседала. Будто над ними пронёсся истребитель. А мужик
Мужик, побледнев и захлебнувшись, тут же извинялся и был готов признаться во всех грехах, прошлых и будущих, и сразу написать явку с повинной. И никто ещё ни разу не осмелился перевесить товар или проверить сдачу.
Но больше всего, больше всего её бесил этот мальчишка.
Наглый пацан. Лет десяти. Который имел наглость приходить к ней с завидной регулярностью и, выложив на прилавок горсть мелочи, просить тоненьким голосом:
Тётя Клава, отрежьте мне, пожалуйста, молочной колбаски.
Тётя Клава краснела, белела и серела одновременно.
Опять явился! гремела она так, что дрожали стёкла. Опять отрежь ему пятьдесят грамм!
Она торжествующе оглядывала очередь. И толпа, всегда готовая в другом месте возмутиться, отводила глаза.
Опять по мою душу пришёл, нервы трепать? Видали, барин какой! Ему, видите ли, по пятьдесят грамм кушать изволит!
Но мальчик, странное дело, не смущался и не пугался. Он поднимал на продавщицу небесно-голубые глаза и говорил:
Отрежьте, пожалуйста, тётя Клава. Очень надо.
Тётя Клава снова открывала рот, из которого, казалось, вот-вот вырвется пламя ада
Но почему-то, вглядевшись в его голубые глаза, замолкала и спокойно отрезала кусочек колбасы. По очереди проносился вздох облегчения, и мальчик уходил, зажав в кулаке пакетик.
В тот день у тёти Клавы было особенно скверное настроение. Очередь напряжённо молчала. Продавщицы из соседних отделов старались не смотреть в её сторону. Время от времени, срываясь на крик, тётя Клава швыряла покупателям пакеты с колбасой, и тут
И тут из-под прилавка, в самый неподходящий момент, высунулась взъерошенная голова с голубыми, как небо, глазами.
Они уставились на продавщицу, и малыш сказал в полной, звенящей тишине:
Тётя Клава, тётя Клава! У меня сегодня нет денег. Но мне очень надо! Отрежьте мне, пожалуйста, грамм пятьдесят, а я потом деньги принесу.
Подобной наглости никто себе не позволял. Это было посягательство на святое. На саму суть торговли.
Тётя Клава покраснела, побледнела и издала такой рёв, что все, кто был в магазине, присели, а один пьяница, пытавшийся спрятать в штанах бутылку «беленькой», выронил её и поднял руки вверх.
Бутылка разбилась о бетонный пол на тысячу осколков. Но никто даже не обратил на это внимания.
Ты, ты, ты! Паршивый барин! Опять пришёл, чтоб меня до инфаркта довести?! И она подняла вверх свой пудовый кулак.
Все зажмурились. А те, у кого было сердце, схватились за него.
Но маленький «Барин» не испугался. Он даже голосом не дрогнул. Он снова посмотрел на тётю Клаву своими голубыми глазами и спокойно сказал:
Он очень хочет есть. А у меня денег нет. Мама не дала на завтрак. Просто забыла. И он поднял вверх рыжего, как солнышко, котёнка.
Тот, увидев перед собой страшное лицо тёти Клавы, почему-то не испугался. Вырвавшись из рук мальчика, он прыгнул на прилавок, пробежал по нему и прижался к её халату, потеревшись маленькой рыжей головкой.
По магазину прошёл стон, полный ужаса и боли. Всем казалось, что сейчас этот пудовый кулак обрушится на рыжего малыша и раздавит его, как муху.
Пьяница с поднятыми руками рухнул на пол, съёжился и закрыл голову руками.
Тётя Клава сначала посерела, потом побелела, потом покраснела. И из её горла вырвался хрип. Она опустила кулак, схватила рыжего котёнка и поднесла к лицу. Тот мяукнул и ткнулся мордочкой в её нос.
Так это ты, значит? грозно спросила она. Все это время мамины деньги, которые она на завтраки давала, на этого паршивца тратил? И каждый день мне тут нервы мотал, покупая ему по пятьдесят грамм колбасы?
Ага, ответил малолетний преступник. Только вы не думайте, я завтра деньги принесу. Как мама даст, так и принесу.
Продавщица из кондитерского отдела всхлипнула и, выбежав из-за прилавка, сунула «Барину» с голубыми глазами купюру.
Не смей! рявкнула тётя Клава так, что задрожали стёкла, а пьяница на полу заскулил. Не смей, повторила она, шипя, как змея.
Забери свои деньги! обратилась она к продавщице из кондитерского, и та, взяв купюру, отошла в сторону.
Иди сюда, пацан, сказала она «Барину».
И, отрезав большой кус
