Была зима 1950 года, и мороз пробирал до костей. В темной комнате, с глиняными стенами и запахом сырости, семнадцатилетняя девушка, вся в поту, сжимала простыни, корчась от схваток. Она была одна, если не считать повитуху пожилую женщину с грубыми руками и сердцем, привыкшим к боли.
Когда наконец пронзительный крик новорожденного разорвал тишину, девушка Алевтина почувствовала, как жизнь возвращается в ее тело.
Красивая девочка, сказала повитуха, заворачивая младенца в пеленку и кладя его на грудь Алевтины.
Та дрожащими руками обняла ребенка, еще вся в крови и слабости, но в ее глазах уже горела нежность первой материнской любви. Она смотрела на дочь, зная: ничто и никто не разлучит их.
Но счастье длилось лишь мгновение.
Дверь с треском распахнулась, и в комнату ворвалась мать Алевтины Агафья Петровна. В черном, будто в трауре (хотя никто не умер), с лицом, искаженным отвращением.
Отдай! прошипела она, вырывая ребенка из рук дочери.
Мама, нет! Оставь ее! закричала Алевтина, пытаясь подняться, но сил не хватало.
Замолчи! оборвала ее мать ледяным голосом. Она родилась уродом. С этим монгольским проклятием. Не жилец. Незачем мучиться.
Девушка кричала, плакала, умоляла. Но Агафья Петровна не слушала. Туже закутала ребенка и вышла, хлопнув дверью так, что сердце Алевтины сжалось, будто от выстрела.
Этой ночью она осталась с пустыми руками, выкрикивая имя, которое так и не успела дать.
Прошли годы. В деревне все верили, что ее дочь умерла при родах. Так решила мать. Алевтина, вынужденная молчать, научилась жить с фальшивой улыбкой, пока сердце гнило изнутри.
Она уехала из дома в двадцать пять лет, не оглядываясь. Не могла простить. Не могла забыть. Но и исцелиться тоже.
Годы сыпались, как сухие листья. Алевтина стала учительницей, жила одна, без мужа, без детей. В глубине души она чувствовала: часть ее навсегда осталась в той темной комнате.
Пока однажды весенним днем не вернулась в деревню. Мать умерла, и с ней, казалось, оборвалась цепь, державшая ее в плену.
Она шла по главной площади, где когда-то играла в детстве. Запах свежего хлеба смешивался с ароматом увядших цветов. Алевтина уже хотела присесть на скамью, как вдруг услышала звонкий детский смех, чистый, как эхо прошлого.
Она обернулась.
И увидела ее.
Девочка лет девяти играла с тряпичной куклой. Растрепанные косички, платьице в цветочек, заштопанное по подолу и миндалевидные глаза, светящиеся странной, знакомой нежностью.
Сердце Алевтины бешено заколотилось.
Она подошла медленно, ноги дрожали.
Девочка как тебя зовут? спросила она, голос предательски дрогнул.
Ребенок посмотрел на нее без страха, с любопытством.
Надежда, ответила она, улыбаясь.
Алевтину будто ударило током. Надежда. Именно это имя она придумала для дочери. Имя, которое годами глотала, как стекло.
Колени подкосились.
В тот же момент к девочке подошла пожилая женщина лицо в морщинах, руки в муке.
Вы знакомы? спросила она настороженно.
Я она мне показалась знакомой, пробормотала Алевтина.
Женщина потупилась.
Живет у меня с младенчества. Одна барыня принесла, сказала мать не захотела, велела спрятать. Правды не знаю
Алевтине перехватило дыхание.
Это ложь! Я любила ее! Ее у меня украли! вырвалось у нее, сдержаться было невозможно.
Женщина отступила, ошарашенная.
А девочка молча смотрела на Алевтину. Сделала шаг вперед.
Ты моя мама? спросила она просто, по-детски прямо.
Алевтина рухнула на колени и разрыдалась.
Да, родная Я твоя мама. Прости, что не нашла тебя раньше.
Девочка обняла ее, не говоря ни слова. Ее тепло, ее дыхание, ее жизнь все было настоящим.
В тот день Алевтина поняла: жизнь иногда дает второй шанс. Неважно, что скажут в деревне, сколько лет потеряно. Она вернула дочь.
И теперь никто не отнимет ее снова.