Этот забор единственное место, которое не прогоняет меня. Порой мне кажется, будто я привязалась к нему
Люди проходили мимо: кто-то спешил, кто-то шел медленно, но почти никто
«Я уже не считаю дни. Если все они одинаковы, если каждое утро и каждый вечер похожи, числа теряют смысл. Здесь, у этого ржавого забора, утро отличается от ночи лишь тем, как падает свет. Дождь и ветер стали привычными, как голод и тишина. И всё же я не ухожу. Этот забор единственное место, которое не прогоняет меня. Порой мне кажется, будто я привязалась к нему, как когда-то к дому. Но, может, я всё ещё жду Чего? Не знаю.»
Она сидела на узкой полоске земли между шатким забором и тротуаром. Шерсть свалялась, потускнела, под лапами грязь смешивалась с водой, а дождь медленно капал с ржавых прутьев. Люди проходили мимо: кто-то спешил, кто-то шёл не торопясь, но почти никто не останавливался. Если на неё и смотрели, то лишь на мгновение усталыми или равнодушными глазами. Для них она была просто ещё одной собакой, брошенной на улице.
Но она помнила другой мир. Мир, где утро начиналось с запаха свежего хлеба. Маленькую кухню, где она юлила под ногами, пытаясь дотянуться до стола. Тёплую печку зимой и смех хозяйки, когда та спотыкалась о неё. Ласковую руку, которая просто гладила её по голове.
Все изменилось постепенно. Сначала лишь редкие, холодные взгляды. Потом миска, которая всё чаще оставалась пустой. Крики, грубые слова, толчки. И однажды она оказалась за порогом. Без прощания, без объяснений. Дверь просто захлопнулась, и она осталась снаружи.
«Я думала, что это ошибка. Думала, что вот-вот позовут обратно. Но дверь не открылась.»
Улица стала школой, где уроки давались ценой ударов и ссадин. Она научилась прятаться от палок, избегать камней, находить крошки у магазинов. Иногда удавалось стащить кусок хлеба или выпросить кость у редкого доброго прохожего. Но даже когда чей-то взгляд останавливался на ней, она всё равно надеялась: «Может, это тот, кто скажет: Пошли домой?»
Тот день был холодным и промозглым. С утра лил дождь, ветер срывал листья с деревьев. Свернувшись клубком, она сидела, чувствуя, как холод пробирается до самых костей. И тогда услышала шаги. Женщина в старом платке шла медленно, будто сама не знала, куда идёт. Увидев её, остановилась.
Господи малышка, кто же так с тобой поступил? прошептала она.
«Ты смотришь на меня иначе. Не так, как те, кто проходит мимо. Твои глаза тёплые, как у той женщины, которую я когда-то называла хозяйкой.»
Она опустилась рядом, но не стала сразу прикасаться. Медленно достала из сумки кусок хлеба и колбасы.
На, поешь.
Она робко подошла, будто боясь, что земля уйдёт из-под лап. Взяла еду и стала есть медленно, тщательно пережёвывая каждый кусок, словно боялась, что он исчезнет. Женщина не торопила, просто сидела и смотрела.
Пойдём, тихо сказала она, почти шёпотом. Внутри тепло. И больше никто не обидит.
«Ты зовёшь Но можно ли верить? А если завтра дверь снова захлопнется?»
И всё же она пошла. Калитка скрипнула, и они вошли в маленький двор. Старый, облупленный забор, яблоня с голыми ветками. Из дома пахло супом и хлебом. Этот запах ударил в память так резко, что она замерла на пороге. Женщина постелила на пол старое одеяло, налила чистой воды и поставила миску с тёплой кашей.
Теперь это твой дом, сказала она, мягко коснувшись её головы.
Эту ночь она почти не спала. Лежала, слушала, как женщина ходит по дому, как скрипят половицы, как звенят кастрюли на кухне. Та заходила к ней несколько раз, поправляла одеяло и шептала:
Ты дома, слышишь?
«Дом Как же я боялась, что больше никогда не услышу это слово.»
Дни потекли иначе. Теперь она ждала у двери, приносила старый выцветший мячик. Ложилась рядом, когда женщина пила чай, и слушала её голос, даже если не понимала слов. Шерсть снова стала мягкой, глаза ясными.
Иногда, проходя мимо того самого забора, она останавливалась. Смотрела в пустоту, будто там всё ещё сидела её старая я мокрая, голодная, потерянная. Женщина подходила, клала руку ей на шею и говорила:
Пошли домой.
«Да теперь я точно знаю, где он.»
