**Дневник.**
Вернувшись домой после трёх дней отдыха, я почувствовала облегчение, но радость быстро угасла. Впервые за годы мы с мужем, Артёмом, решили уехать без детей. Наших малышей Соню (6 лет) и Мишу (4 года) оставили с моей матерью, Галиной Петровной, 68-летней пенсионеркой, бывшей медсестрой. Она всегда говорила, что обожает внуков, готова нянчиться с ними часами.
Я сомневалась. В последнее время мать стала забывчивой: теряла ключи, повторяла одни и те же истории. Но Артём успокоил: «Ты слишком переживаешь. Твоя мама души в них не чает. Всё будет хорошо.»
Переступив порог, я крикнула: «Мама, мы приехали!» В ответ тишина. Странно. Обычно Соня уже бежала бы навстречу, звонко смеясь. В доме было холодно и пусто. Бросив сумку, я зашла в гостиную.
И увидела… Они лежали на диване, бледные, будто фарфоровые куклы. Не шевелились. Я закричала, упала на колени, тряся их: «Проснитесь! Пожалуйста!»
Артём, зашедший с вещами, остолбенел. «Боже» прошептал он и тут же приказал: «Звони в скорую!»
Врачи приехали быстро, но было поздно. Дети погибли. Всё внутри оборвалось. В кухне сидела Галина Петровна, дрожащими руками подносила чашку с чаем.
Я бросилась к ней: «Что ты наделала?!»
Она подняла на меня мутный взгляд. «Они устали Я дала им таблетки, чтобы уснули. Они плакали без тебя»
Мой вопль разорвал тишину: «Ты убила их!»
Полиция начала расследование. Экспертиза показала: в организме детей смертельная доза снотворного, которое выписали Галине Петровне. Она растолкла таблетки в сок, думая, что «чуть-чуть» не навредит. Маленькие сердца не выдержали.
На допросе мать твердила: «Я не хотела зла Они не переставали звать маму»
Но разве это оправдание? Прокурор вменил ей непредумышленное убийство. Врачи заподозрили деменцию её разум уже не работал как прежде.
В зале суда я сжимала фото Сони и Миши. Артём держал мою руку, но его тоже трясло от горя. Адвокат матери твердил о её невменяемости, но прокурор называл это преступной халатностью.
Соседи вспоминали, как Галина Петровна хвалилась: «Лучшей няни не найти!» Но некоторые замечали её странности: забывала выключить плиту, бродила по двору в растерянности.
Приговор пять лет колонии-поселения с учётом возраста и состояния. Моё сердце разбилось вновь. Я потеряла не только детей, но и мать.
Теперь наш дом склеп. Рисунки Сони на холодильнике, машинки Миши в углу. Я не заглядываю в их комнаты.
Вину не заглушить. «Зачем я уехала? Почему не прислушалась к тревоге?» В памяти их объятия на прощание, Сонино: «Мамочка, отдыхай!»
Артём пытается быть опорой, но и он тонет в отчаянии. Мы ходим к психологу, но после каждого сеанса слёзы. Брак трещит.
На поминальных свечах люди шепчут молитвы, но пустоту не заполнить.
Из колонии мать пишет письма: «Я вижу их лица Лучше бы меня не стало.» Я не читаю.
Стою у могил, глажу холодный камень. «Я думала, она любила вас»
Эта история облетела весь город. Споры о старческом слабоумии, о доверии. Но для меня это не дискуссия. Это конец.
А ночью, когда закрываю глаза, слышу их смех. Теперь только эхо
