Миш, мы пять лет ждали. Пять. Врачи сказали детей у нас не будет. А тут Миш, смотри! я замерла у калитки, не веря своим глазам.
Муж неуклюже переступил порог, согнувшись под тяжестью ведра с рыбой. Утренний июльский холод пробирал до костей, но то, что я увидела на скамейке, заставило забыть о нем.
Что там? Михаил поставил ведро и подошел ко мне.
На старой лавке у забора стояла плетеная корзинка. Внутри, завернутый в выцветшую пеленку, лежал ребенок.
Его огромные карие глаза смотрели прямо на меня без страха, без любопытства, просто смотрели.
Господи, выдохнул Михаил, откуда он здесь?
Я осторожно провела пальцем по его темным волосам. Малыш не пошевелился, не заплакал только моргнул.
В его крохотном кулачке был зажат листок бумаги. Я аккуратно разжала пальчики и прочитала записку:
*«Пожалуйста, помогите ему. Я не могу. Простите».*
Надо звонить в милицию, нахмурился Михаил, потирая затылок. И в сельсовет сообщить.
Но я уже подхватила малыша на руки, прижала к себе. От него пахло пылью дорог и немытыми волосами. Комбинезон был потертым, но чистым.
Аня, Михаил тревожно взглянул на меня, мы не можем просто так его взять.
Можем, я посмотрела ему в глаза. Миш, мы пять лет ждали. Пять. Врачи сказали детей у нас не будет. А тут
Но законы, документы Родители могут объявиться, возразил он.
Я покачала головой: *Не объявятся. Чувствую, что нет.*
Мальчик вдруг широко улыбнулся мне, будто понимал наш разговор. И этого хватило. Через знакомых мы оформили опеку и документы. 1993-й был непростым.
Через неделю мы заметили странное. Малыш, которого я назвала Ильей, не реагировал на звуки. Сначала думали, что он просто задумчивый, сосредоточенный.
Но когда соседский трактор прогрохотал под окнами, а Илья даже не шелохнулся, сердце сжалось.
Миш, он не слышит, прошептала я вечером, укладывая ребенка спать в старую колыбель, доставшуюся от племянника.
Муж долго смотрел на огонь в печи, потом вздохнул: *Поедем к врачу в Заречье. К Николаю Петровичу.*
Врач осмотрел Илью и развел руками: *Глухота врожденная, полная. На операцию даже не надейтесь это не тот случай.*
Я плакала всю дорогу домой. Михаил молчал, сжимая руль так, что побелели костяшки пальцев. Вечером, когда Илья уснул, он достал из шкафа бутылку.
Миш, может, не надо
Нет, он налил полстакана и выпил залпом. Не отдадим.
Кого?
Его. Никуда не отдадим, твердо сказал он. Сами справимся.
Но как? Как учить его? Как
Михаил перебил меня жестом:
Если надо ты научишься. Ты же учительница. Придумаешь что-то.
Той ночью я не сомкнула глаз. Лежала, глядя в потолок, и думала:
*Как учить ребенка, который не слышит? Как дать ему все, что нужно?*
А под утро пришло осознание: у него есть глаза, руки, сердце. Значит, есть все необходимое.
На следующий день я взяла тетрадь и стала составлять план. Искать литературу. Придумывать, как можно учить без звуков. С этого момента наша жизнь изменилась навсегда.
Осенью Илье исполнилось десять. Он сидел у окна и рисовал подсолнухи. В его альбоме они были не просто цветами они танцевали, кружились в своем особом танце.
Миш, посмотри, я тронула мужа, заходя в комнату.
Опять желтый. Сегодня он счастливый.
За эти годы мы с Ильей научились понимать друг друга. Сначала я освоила дактилологию пальцевую азбуку, потом язык жестов.
Михаил осваивал медленнее, но самые важные слова «сын», «люблю», «гордость» выучил давно.
Школ для таких детей у нас не было, и я занималась с ним сама. Читать он научился быстро: алфавит, слоги, слова. А считать еще быстрее.
Но главное он рисовал. Постоянно, на всем, что попадалось под руку. Сначала пальцем по запотевшему стеклу.
Потом на доске, которую Михаил специально для него сколотил. Позже красками на бумаге и холсте.
Краски я заказывала из города по почте, экономя на себе, чтобы у мальчика были хорошие материалы.
Опять твой немой что-то там черкает? фыркнул сосед Семен, заглядывая через забор. Какой от него толк?
Михаил поднял голову с грядки:
А ты, Семен, чем полезным занят? Кроме как языком болтать?
С сельскими было непросто. Они нас не понимали. Дразнили Илью, обзывали. Особенно дети.
Однажды он вернулся домой с разорванной рубашкой и царапиной на щеке. Молча показал мне, кто это сделал Колька, сын председателя.
Я плакала, обрабатывая рану. Илья вытирал мои слезы пальцами и улыбался: мол, не стоит переживать, все в порядке.
А вечером Михаил ушел. Вернулся поздно, ничего не сказал, но под глазом у него был синяк. После этого случая Илью больше не трогали.
К подростковому возрасту рисунки изменились. Появился свой стиль необычный, будто пришедший из другого мира.
Он рисовал мир без звуков, но в этих работах была такая глубина, что захватывало дух. Все стены дома были увешаны его картинами.
Как-то к нам приехала комиссия из района проверить, как я веду домашнее обучение. Пожилая женщина с суровым лицом вошла в дом, увидела картины и замерла.
Кто это рисовал? спросила она шепотом.
Мой сын, ответила я с гордостью.
Вам нужно показать это специалистам, она сняла очки. Ваш мальчик у него настоящий дар.
Но мы боялись. Мир за пределами села казался огромным и опасным для Ильи. Как он там будет без нас, без привычных жестов и знаков?
Поедем, настаивала я, собирая его вещи. Это ярмарка художников в районе. Тебе нужно показать свои работы.
Илье уже исполнилось семнадцать. Высокий, худой, с длинными пальцами и внимательным взглядом, который, казалось, замечал все. Он неохотно кивнул спорить со мной было бесполезно.
На ярмарке его работы повесили
