Миша, мы уже пять лет ждём. Пять. Врачи говорят детей у нас не будет. А тут
Миша, смотри! я замерла у калитки, не веря своим глазам.
Муж неловко переступил порог, согнувшись под тяжестью ведра с рыбой. Утренняя прохлада июля пробирала до костей, но то, что я увидела на скамейке, заставило забыть о холоде
Что там? Михаил поставил ведро и подошёл ко мне.
На старой лавке у забора стояла плетёная корзинка. Внутри, завёрнутый в выцветшую пелёнку, лежал ребёнок.
Его огромные карие глаза смотрели прямо на меня без страха, без любопытства, просто смотрели.
Господи, выдохнул Михаил, откуда он взялся?
Я осторожно провела пальцем по его тёмным волосам. Малыш не пошевелился, не заплакал только моргнул.
В его крохотном кулачке был зажат листок бумаги. Я бережно разжала пальчики и прочитала записку:
«Пожалуйста, помогите ему. Я не могу. Простите».
Надо звонить в полицию, нахмурился Михаил, почесывая затылок. И в сельсовет сообщить.
Но я уже подхватила малыша на руки, прижала к себе. От него пахло дорожной пылью и немытыми волосами. Комбинезон был потрёпанным, но чистым.
Аня, Миша тревожно взглянул на меня, мы не можем просто так его взять.
Можем, я встретилась с ним взглядом. Миша, мы пять лет ждём. Пять. Врачи говорят детей у нас не будет. А тут
Но законы, документы Родители могут объявиться, возразил он.
Я покачала головой: Не объявятся. Чувствую, что нет.
Мальчик вдруг широко улыбнулся мне, будто понимал наш разговор. И этого было достаточно. Через знакомых мы оформили опеку и документы. 1993 год был непростым.
Через неделю мы заметили странные моменты. Малыш, которого я назвала Ильёй, не реагировал на звуки. Сначала думали, что он просто задумчивый, сосредоточенный.
Но когда соседский трактор прогрохотал под окнами, а Илья даже не шевельнулся, сердце сжалось.
Миша, он не слышит, прошептала я вечером, укладывая ребёнка спать в старой колыбели, доставшейся от племянника.
Муж долго смотрел на огонь в печи, потом вздохнул: Поедем к врачу в Заречье. К Николаю Петровичу.
Врач осмотрел Илью и развёл руками: Глухота врождённая, полная. На операцию даже не надейтесь это не тот случай.
Я плакала всю дорогу домой. Михаил молчал, сжимая руль так, что побелели костяшки пальцев. Вечером, когда Илья уснул, он достал из шкафа бутылку.
Миша, может, не надо
Нет, он налил полстакана и выпил одним глотком. Не отдадим.
Кого?
Его. Никуда не отдадим, твёрдо сказал он. Сами справимся.
Но как? Как учить его? Как
Михаил перебил меня жестом:
Если надо ты научишься. Ты же учительница. Придумаешь что-нибудь.
Этой ночью я не сомкнула глаз. Лежала, глядя в потолок, и думала:
“Как учить ребёнка, который не слышит? Как дать ему всё, что нужно?”
А под утро пришло осознание: у него есть глаза, руки, сердце. Значит, есть всё необходимое.
На следующий день я взяла тетрадь и начала составлять план. Искать литературу. Придумывать, как можно учить без звуков. С этого момента наша жизнь изменилась навсегда.
Осенью Илье исполнилось десять. Он сидел у окна и рисовал подсолнухи. В его альбоме они были не просто цветами они танцевали, кружились в своём особом танце.
Миша, посмотри, я тронула мужа, заходя в комнату.
Опять жёлтый. Сегодня он счастливый.
За эти годы мы с Ильёй научились понимать друг друга. Сначала я освоила дактилологию пальцевую азбуку, потом язык жестов.
Михаил осваивал медленнее, но самые важные слова «сын», «люблю», «горжусь» выучил давно.
Школы для таких детей у нас не было, и я занималась с ним сама. Читать он научился быстро: алфавит, слоги, слова. А считать ещё быстрее.
Но главное он рисовал. Постоянно на всём, что попадалось под руку.
Сначала пальцем по запотевшему стеклу.
Потом на доске, которую Михаил специально для него сколотил. Позже красками на бумаге и холсте.
Краски я заказывала из города по почте, экономя на себе, чтобы у мальчика были хорошие материалы.
Опять твой немой что-то там калякает? фыркнул сосед Семён, заглядывая через забор. Какой от него толк?
Михаил поднял голову от грядки:
А ты, Семён, чем полезным занимаешься? Кроме как языком чесать?
С деревенскими было непросто. Они нас не понимали. Дразнили Илью, обзывали. Особенно дети.
Однажды он вернулся домой с разорванной рубашкой и царапиной на щеке. Молча показал мне, кто это сделал, Колька, сын главного в деревне.
Я плакала, обрабатывая рану. Илья вытирал мои слёзы пальцами и улыбался: мол, не стоит переживать, всё в порядке.
А вечером Михаил ушёл. Вернулся поздно, ничего не сказал, но под глазом у него был синяк. После этого случая больше никто не трогал Илью.
К подростковому возрасту рисунки изменились. Появился свой стиль необычный, будто пришедший из другого мира.
Он рисовал мир без звуков, но в этих работах была такая глубина, что захватывало дух. Все стены дома были увешаны его картинами.
Как-то к нам приехала комиссия из района проверить, как я веду домашнее обучение. Пожилая женщина с суровым выражением лица вошла в дом, увидела картины и замерла.
Кто это рисовал? спросила она шёпотом.
Мой сын, ответила я с гордостью.
Вам надо показать это специалистам, она сняла очки. Ваш мальчик у него настоящий дар.
Но мы боялись. Мир за пределами деревни казался огромным и опасным для Ильи. Как он там будет без нас, без привычных жестов и знаков?
Поедем, настаивала я, собирая его вещи. Это ярмарка художников в районе. Тебе нужно показать свои работы.
Илье уже исполнилось семнадцать. Высокий, худощавый, с длинными пальцами и внимательным взглядом, который, казалось
