Тихий деревенский вечер окутывал окрестности мягкими сумерками, когда Антонина Игнатьевна, известная всем как баба Нюра, подошла к соседнему дому и трижды постучала костяшками пальцев в оконное стекло. Оно ответило глухим, но знакомым звуком. Через мгновение в проеме показалось морщинистое лицо соседки Прасковьи Захаровны. Та распахнула скрипучую дверь и вышла на крыльцо, поправляя седые волосы.
Нюрка, родная, чего на пороге топчешься? Заходи, самовар как раз закипает! крикнула она через двор, но в голосе уже слышалась тревога.
Нет уж, Парасковьюшка, не зайду. Дело у меня к тебе, важное. В город мне надо, в областную больницу. С направлением. Глаза мои совсем замучили слезы льются без конца, а ночами так болят, хоть волком вой. Доктор наш руками развел операцию срочно делать, а то и вовсе ослепнуть могу. Как ехать, куда ума не приложу. Одна я, совсем одна…
Нюрочка, родимая, конечно, поезжай! засуетилась Прасковья Захаровна. За хозяйством твоим присмотрю, за козой Дуськой, за курами. Не томись, родная! Одна в темноте остаться страшнее смерти. Поезжай, да хранит тебя Бог!
Антонине Игнатьевне было за семьдесят. Жизнь ее, долгая и горькая, бросала из стороны в сторону, будто осенний лист. Но она выстояла. И на склоне лет, словно подбитая птица, нашла приют в этой глухой деревушке, в ветхом домике, доставшемся от покойной тетки. Дорога в город казалась бесконечной. В тряском автобусе она сжимала потрепанную авоську и думала одну и ту же страшную мысль: «Ножом будут резать глаза? Как же это пережить?» Хоть доктор и успокаивал: «Не бойтесь, бабушка, операция несложная», сердце сжималось от предчувствия.
В больничной палате пахло лекарствами и одиночеством. У окна лежала молодая женщина, напротив старушка, такая же, как она. Антонина Игнатьевна опустилась на койку и подумала: «И молодых, и старых болезнь не щадит».
После обеда в палату нагрянули родственники. К молодой муж с сыном, несущие пакеты с фруктами. К старушке дочь с зятем и внучкой, звонко смеющейся. Антонина Игнатьевна отвернулась к стене. Никто не пришел к ней. Никто не принес даже яблока. Она была здесь одна всеми забытая старуха. Сердце сжалось от горькой зависти.
Утром в палату вошла врач в белоснежном халате. Молодая, спокойная, она излучала уверенность.
Как самочувствие, Антонина Игнатьевна? Настроение боевое? голос у доктора был мягким, теплым.
Терпим, родная. А как вас звать-то?
Татьяна Сергеевна. Я ваш лечащий врач. Скажите, к вам кто-то придет? Дети есть? Может, кого предупредить?
Сердце бабы Нюры екнуло. Она опустила глаза: «Нету, доченька. Бог деток не дал…»
Врач ласково потрепала ее по руке и вышла. А Антонина Игнатьевна сидела, будто обожженная. «Зачем соврала? Зачем отреклась от самого святого?» Ведь была у нее дочь. Ненаглядная, любимая Танюшка.
Много лет назад, в юности, встретила она Ивана, фронтовика без ноги. В послевоенные годы, когда мужчин не хватало, не раздумывала вышла замуж. Жили душа в душу, родилась дочка. Потом Иван занемог и умер. Осталась она одна с крохой на руках.
Антонина в молодости была красавицей статной, румяной. Работала на ферме, тянула лямку. Как-то в деревню приехал по работе Виктор, городской, бойкий. Приметил вдовушку, стал ухаживать. Она, изголодавшаяся по ласке, потеряла голову. Когда Виктор уезжал, уговаривал ее бросить все и ехать с ним.
Таня у меня маленькая, куда же я с ней? робко возражала она.
Оставь маме, ненадолго! Устроимся сразу заберем. Клянусь!
И она, глупая, поверила. Оставила пятилетнюю Танюшку у старухи-матери и уехала с любимым на Дальний Восток. Сначала писала часто, но потом письма становились реже. Виктору не сиделось на месте. Каждый раз, когда она заговаривала о дочери, он отмахивался: «Вот устроимся заберем!» Письма от матери приходили все реже, потом прекратились. Сначала она плакала по ночам, но боль со временем притупилась. Виктор лишь отшучивался: «Вот своих родим и твою заберем!» Но детей больше не было. Как будто кара за тот страшный выбор. Потом Виктор запил, стал бить ее. Так прошло двадцать пять лет. Все кончилось, когда его убили в пьяной драке.
Похоронив мужа, Антонина продала скудный скарб и на последние деньги поехала назад. Но в деревне ее никто не ждал. Мать умерла, о дочери никто ничего не знал. Дом стоял заколоченный. Она пробыла там три дня, ходила на кладбище, положила на могилу полевые цветы и уехала, заливаясь слезами. Перебралась в другую деревню, где и жила все эти годы в одиночестве, каждый день мысленно прося прощения у Танюшки. «Если бы можно было вернуть время, я бы ни за что не променяла свою кровиночку!»
В ночь перед операцией баба Нюра не спала. Несмотря на успокоения доброй Татьяны Сергеевны, сердце сжималось от тревоги. Под утро ее осенила мысль: «Мою дочку тоже Танюшкой звали… И отчество Сергеевна, в деда… Неужели совпадение? Взгляд у врачихи такой родной…»
Но утром ее повезли в операционную. После наркоза она очнулась в темноте глаза были забинтованы. Кругом пугающая чернота. «А вдруг навсегда?»
Вдруг кто-то стал снимать повязку. Антонина Игнатьевна осторожно открыла глаза. Перед ней стояла медсестра.
Видите? Сейчас доктора позову.
Пришел хирург, посветил в глаза и удовлетворенно хмыкнул: «Все хорошо, бабушка. Теперь берегите себя, не плачьте».
Врач ушел, а медсестра поставила на тумбочку пакет. «Вам Татьяна Сергеевна передала. Яблоки, лимон, конфеты. Говорила, витамины нужны. Она сегодня на выходном».
Сама врач, а мне, старухе, гостин
