Всё было обычным в воспитании тройняшек пока один из детей не начал говорить необъяснимое.
Мы растили наших тройняшек одинаково, но однажды один из них стал говорить вещи, которые семилетний ребёнок знать не должен.
С самого начала все шутили, что мы никогда не сможем их различить. Поэтому мы купили им галстуки-бабочки: синий, красный и бирюзовый. Три одинаковых мальчика с одинаковыми смешными привычками, своим тайным языком и странной способностью заканчивать предложения друг за друга. Казалось, будто растишь одну душу, разделённую на три тела.
Но потом Кирилл тот, что в бирюзовом начал просыпаться в слезах. Не от кошмаров. От того, что он называл воспоминаниями.
«Вы помните старый дом с красной дверью?» спросил он однажды утром.
Мы не помнили. В нашем доме никогда не было красной двери.
«Почему мы больше не видимся с тётей Лидией? Она всегда давала мне мятные леденцы.»
Мы не знали никого с таким именем.
А потом была ночь, когда он прошептал: «Я скучаю по зелёной «Волге» папы той, с вмятиной на крыле.»
У нас никогда не было «Волги».
Сначала мы смеялись, думая, что это детская фантазия. Но тон Кирилла был серьёзным. Он говорил с тихой уверенностью, будто вспоминал собственную прошлую жизнь.
Вскоре он начал рисовать. Страница за страницей один и тот же дом: красная дверь, тюльпаны в саду и плющ, обвивающий трубу. Его братья находили это «крутым». Кирилл же выглядел грустным, будто потерял что-то важное.
Однажды, пока я копался в коробках в гараже, он спросил про свою старую бейсбольную перчатку.
«Ты не играешь в бейсбол, дружище», ответил я.
«Играл, тихо сказал он. До падения.» Он дотронулся до затылка.
Тогда мы повели его к врачу. Педиатр направил нас к психологу. Доктор Смирнова выслушала внимательно и сказала, что воспоминания Кирилла не просто игра воображения. «Некоторые называют это памятью о прошлых жизнях, объяснила она. Спорно, да, но для ребёнка это реальность.»
Я не хотел верить. Но потом доктор Петрова, исследователь, во время видеозвонка спросила Кирилла:
«Как тебя звали раньше?»
«Серёжа, ответил он. Серёжа Морозов или Мороз. Я жил в Твери. В доме с красной дверью.»
Он рассказал, как упал с лестницы, поправляя флаг. Удар головой. Боль. Тьма.
Через несколько дней доктор Петрова позвонила нам. Она нашла запись: Сергей Морозов, Тверь. Погиб в 1987 году в возрасте семи лет. Черепно-мозговая травма после падения с лестницы.
Фотография, которую она прислала, едва не остановила моё сердце. Мальчик был похож на Кирилла. Те же кудри. Те же глаза.
После этого Кирилл стал спокойнее, будто закрыл новую главу. Рисунки прекратились. Странные воспоминания поблёкли. Он снова играл с братьями, смеясь, как раньше.
Но потом пришло письмо. Без обратного адреса. Внутри фотография дома с красной дверью, сад с тюльпанами, труба, обвитая плющом. Подпись дрожащим почерком: Думала, вам понравится. Тётя Лидия.
Мы никому не рассказывали о тёте Лидии. Кроме Кирилла. И доктора Петровой, которая после этого бесследно исчезла.
Годы спустя, когда Кириллу исполнилось пятнадцать, я нашёл под его кроватью коробку из-под обуви. Внутри один-единственный мраморный шарик, синий с зелёными завитками. На дне записка детским почерком: Для Кирилла от Серёжи. Ты нашёл его.
Когда я спросил, откуда это, Кирилл улыбнулся.
«Некоторые вещи не требуют объяснений, папа.»
Я до сих пор не знаю, верю ли в прошлые жизни. Но я верю в Кирилла. Верю в его внутренний покой, в мудрость, которой в его годы быть не должно, и в то, как он иногда смотрит на небо будто вспоминая что-то далёкое.
Дети приходят со своими историями. Иногда эти истории не для нас, чтобы понять. Только чтобы принять.
