Всё было обычно в воспитании тройнячков пока один из них не начал говорить необъяснимое.
Мы растили их одинаково, но однажды один из них начал произносить вещи, которые семилетний ребёнок знать не должен.
С самого начала все шутили, что мы их не отличим. Поэтому мы повели их на ярмарку и купили им галстуки-ба́бочки: синий, красный и бирюзовый. Три одинаковых мальчика с одинаковыми веснушками, своим тайным языком и странной привычкой заканчивать предложения друг за друга. Было чувство, будто растишь одну душу, разделённую на три тела.
Но потом Илья тот, что носил бирюзовый, начал просыпаться в слезах. Не от кошмаров. От того, что он называл воспоминаниями.
«Вы помните старый дом с красной дверью?» спросил он однажды утром.
Мы не помнили. У нас никогда не было красной двери.
«Почему мы не видим тётю Лебедеву? Она всегда давала мне мятные конфеты.»
Мы не знали никого с таким именем.
А потом настала ночь, когда он прошептал: «Мне папич зелёная «Волга» та, с вмятиной на крышке капота.»
У нас никогда не было «Волги».
Сначала мы смеялись детская фантазия. Но тон Ильи не был игривым. Он говорил с тихой уверенностью, как будто вспоминая свою собственную жизнь.
Скоро он начал рисовать. Страница за страницей один и тот же дом: красная дверь, тюльпанистый палисадник, плющ, ползущий по трубе. Братья считали это «крутым». Илья же выглядел печальным, будто потерял что-то дорогое.
Однажды, роясь в коробках в гараже, он спросил меня про свою старую бейсбольную перчатку.
«Ты не играешь в бейсбол, дружок», сказал я.
«Нет, играл», тихо ответил он. «До падения.» Он дотронулся до затылка.
Тогда мы повели его к врачу. Педиатр направил нас к психологу. Доктор Соколова выслушала и сказала, что воспоминания Ильи не просто детские фантазии. «Некоторые называют это памятью прошлых жизней, объяснила она. Спорно, да, но для ребёнка это реальность.»
Я не хотел верить. Но потом доктор Воронова, исследователь, спросила Илью во время видеозвонка:
«Как тебя звали в прошлый раз?»
«Стёпа, ответил он. Стёпа Громов или Громов. Я жил в Твери. В доме с красной дверью.»
Он рассказал, как упал с лестницы, поправляя флаг. Удар головой. Боль. Тьма.
Через несколько дней доктор Воронова позвонила. Она нашла записи: Степан Громов, Тверь. Погиб в 1987 году, в семь лет. Черепно-мозговая травма от падения.
Фотография, которую она прислала, едва не остановила моё сердце. Мальчик был как Илья. Та же чёлка. Те же глаза.
После этого Илья стал спокойнее, будто закрыл главу. Рисунки прекратились. Странные воспоминания поблёкли. Он снова играл с братьями, смеясь как прежде.
Но потом пришло письмо. Без обратного адреса. Внутри снимок дома с красной дверью, палисадник с тюльпанами, труба, увидтая плющом. Подпись дрожащим почерком: «Думала, вам понравится. Тётя Лебедева.»
Мы никому не говорили о тёте Лебедевой. Кроме Ильи. И доктора Вороновой, которая после этого бега пропала.
Годы спустя, когда Илья исполнилось пятнадцать, я нашёл под его кроватью коробку из-под обуви. Внутри один стеклянный шарик, синий с зелёными полосам
