Ночь, густеющая над городом, словно предчувствовала беду. Тяжёлые тучи ползли по небу, будто несли груз несбывшихся надежд и разбитых судеб. Машина скользила по мокрому асфальту, словно призрак, оставляя за собой след фар и тишину, пронзённую тревогой. Иван сидел за рулём, сжимая его так, будто от этого зависела его жизнь. Каждая кочка отдавалась в позвоночнике не физической болью, а ударом судьбы, напоминающей: ничего не будет легко.
В машине царила тишина, нарушаемая только неровным дыханием Кати. Она откинулась на сиденье, будто пытаясь убежать от боли, страха и самой себя. Её рука лежала на животе огромном, будто там был не просто ребёнок, а целый мир, готовый рухнуть в любой момент. В её глазах, устремлённых в серое, безжизненное небо за окном, не было света. Только тоска. Глубокая, всепоглощающая, как зимний ветер, пронизывающий до костей.
«Ваня» её голос был тоньше паутины, слабее шёпота ветра в осенних листьях. «Послушай меня. Пожалуйста».
Он кивнул, не отрывая глаз от дороги, но всем существом чувствовал: это не просьба, а приговор.
«Обещай мне» она сглотнула, словно пытаясь прогнать страх. «Если что-то пойдёт не так не вини её. Нашу девочку. Она ни в чём не виновата. Она просто родилась. Просто пришла в этот мир. А ты ты должен любить её. За меня. За нас обоих».
Иван стиснул зубы. Его пальцы побелели, будто он держался за последнюю соломинку в бушующем океане. Он хотел крикнуть, что всё будет хорошо, что она выживет, что они будут вместе он, Катя и их дочь в доме, который строил для них, с детской, куклами и мечтами. Но слова врача, сказанные полгода назад, вонзались в память, как нож: «Беременность с вашим диагнозом это русская рулетка с пятью патронами. Шанс один из шести. И это не шутка. Это смерть». Он помнил, как дрожали руки Кати, когда она услышала диагноз. Как она смотрела на него не с отчаянием, а с мольбой: «Я хочу этого, Ваня. Хочу быть матерью. Хочу, чтобы наша любовь осталась в этом мире». Он не смог сказать «нет». Не потому, что был слаб. А потому, что любил.
«Катя», прошептал он, и голос его дрогнул, «мы вернёмся домой. Втроём. Клянусь. Я тебя не отпущу. Ни за что».
Он говорил смело, но внутри всё трещало по швам.
Когда они приехали в больницу, дождь хлестал по стёклам, будто небо плакало за них. Он помог ей выйти, чувствуя её дрожь не от холода, а от предчувствия. Она прижалась лбом к его груди и прошептала:
«Я люблю тебя, Ваня. Больше жизни. Больше всего на свете. Я верю в тебя. Ты справишься».
Эти несколько секунд объятия врезались в память, как последний свет перед вечной тьмы. Потом её увезли на каталке, а он остался стоять под дождём, промокший не от воды, а от одиночества.
Через полчаса вышел врач пожилой мужчина с каменным лицом и глазами, в которых давно умерло всё, кроме усталости.
«Ситуация критическая», сказал он без предисловий. «Мы боремся, но шансов мало».
Иван опустился на ступеньки, будто ноги отказали. Время замедлилось, стало тягучим, как смола. Он молился не богу, которого не знал, а звёздам, судьбе, самой вселенной: «Верни её. Возьми меня вместо неё».
И вдруг появилась Света. Она знала Катю со времён университета, работала медсестрой в детском отделении. Она села рядом, не спрашивая, а просто зная.
«Как она?»
Он лишь покачал головой.
«Очень плохо».
Света вздохнула не с жалостью, а с раздражением и вдруг сказала:
«Эгоистка. Она знала, на что она шла. А ты? Твои родители? Вы просто пешки в её игре?»
Иван резко повернулся. В глазах вспыхнула ярость. Как она смеет? Но горе сковало его.
«Пойдём», сказала Света, беря его за руку. «Здесь ты сойдёшь с ума. Выпьем. Переждём».
Он пошёл, как слепой. Они купили дешёвый коньяк в киоске, сели на скамейку в сквере. Она налила в пластиковые стаканчики. Он пил жадно, не чувствуя вкуса, только жжение в горле. Она говорила о пустяках детях в больнице, коллегах, погоде. Её голос был ровным, как успокоительное.
Он очнулся у себя на диване, в той же одежде. Первым делом схватил телефон.
«Состояние стабильное. Тяжёлое».
Это не было хорошей новостью. Это было затишье перед бурей.
В больнице Света встретила его снова.
«Я договорилась», прошептала она. «Тебя пустят только к стеклу. В палату нельзя».
Она провела его через коридоры, мимо стонов, запахов лекарств и смерти. За стеклом Катя. Но это был не она. Это был призрак. Бледный, с синевой, с лицом, искажённым страданием. Монитор показывал ровную линию. Сердце ещё билось. Пока.
Через день звонок. Тот же голос. Тот же врач.
«Мне очень жаль. Кровотечение не остановилось. Ни ваша жена, ни ребёнок не выжили».
Мир померк. Он вскочил, опрокинул стул, схватил врача за халат:
«Вы врете! Я заплатил бы всё! Почему вы ничего не сделали?!»
Санитары оттащили его. Врач поправил халат:
«Деньги здесь бессильны».
Света взяла всё на себя. Похороны. Гроб. Кладбище. Родственников. Она действовала, как машина. Иван сидел в пустой квартире, где каждая вещь кричала о Кате её шарф на крючке, кружка на столе, духи на полке. Он не мог говорить. Не мог плакать.
Потом всплыло воспоминание. Давняя ссора. Он ушёл, хлопнув дверью. Напился в баре. Там Света. Она утешала, прижалась. Потом они оказались у неё. Измена. Единственная. Катя так и не узнала.
На кладбище он не смог смотреть на Катю в гробу. Хотел запомнить её живой.
«Ваня! Поминальный!» крикнула Света.
«Я не пойду», твёрдо сказал он.
У ворот
