Меня зовут Жан, мне 72 года. Я живу один в старом доме на окраине небольшого поселка, где когдато всё было полно жизни. В этом дворе мой сын босиком бегал по траве, звал меня, чтобы построить шалаши из старых одеял, мы жарили картошку в углях и мечтали о будущем. Тогда я думал, что счастье будет длиться вечно, что я попрежнему нужен и важен. Но время прошло, и теперь в доме царит тишина: пыль покрывает чайник, гдето скребётся, а из окна иногда слышны лай соседского пса.
Сына зовут Антуан. Его мать, моя покойная жена Мария, ушла из жизни почти десять лет назад. С тех пор он стал единственным, кто был мне близок, последней связью с прошлым, когда в семье ещё было тепло и смысл.
Мы воспитывали его с любовью и заботой, но также строго. Я много работал, руки мои почти не знали покоя. Мария была сердцем нашего дома, а я его руками. Я не всегда присутствовал, но когда требовалось, я был рядом: подчинённый работе, но отец дома. Я учил его кататься на велосипеде, отремонтировал его первую 2CV, на которой он уехал учиться в Тулуза. Я был горд им и остаюсь им горд.
Когда Антуан женился, радость переполняла меня. Его невеста Элодия казалась сдержанной и тихой. Пара переехала в конец города. Я подумал: пусть живут своей жизнью, строят своё будущее, а я помогу им, поддержу. Я ожидал, что они будут навещать меня, что я смогу читать внукам сказки по вечерам. Но всё пошло иначе.
Сначала приходили короткие телефонные разговоры, потом лишь поздравительные сообщения. Я сам приходил с пирогом и конфетами. Однажды меня впустили, но сказали, что у Элодии мигрень. В другой раз ребёнок спал, а в третий меня даже не пустили. После этого я перестал приходить.
Я не устраивал скандалы, не жаловался. Я просто сидел и ждал, думая, что у них свои проблемы, работа, дети всё наладится. Но время шло, и я понял, что в их жизни нет места для меня. Даже в годовщину смерти Марии они не пришли, оставив лишь телефонный звонок.
Недавно я случайно встретил Антуана на улице. Он держал ребёнка за руку, тащил сумки. Я крикнул ему, сердце наполнилось радостью. Он обернулся, посмотрел на меня, как на незнакомца. «Папа, всё в порядке?» спросил он. Я кивнул, он тоже кивнул, сказал, что спешит, и ушёл. Это была наша встреча.
Я долго шёл домой, размышляя: где я ошибся? Почему собственный сын стал для меня чужим? Был ли я слишком строг? Или, наоборот, слишком снисходителен? Может, я стал просто назойливым со своими воспоминаниями, старостью, молчанием
Сейчас я и семья, и поддержка самому себе. Завариваю чай, перечитываю письма Марии, иногда сажусь на скамеечку и наблюдаю, как играют чужие дети. Соседка Лея иногда машет мне рукой, а я отвечаю кивком. Так я живу.
Я всё ещё люблю своего сына, больше всего на свете, но ничего больше не жду. Возможно, такова судьба родителей отпустить. Никто не готовит нас к тому дню, когда мы становимся лишними в жизни тех, для кого мы существовали.
И, может быть, в этом и заключена настоящая зрелость. Не детская, а зрелость родителя.