Меня зовут Жан, мне 72 года. Я живу один в старом доме на окраине небольшого поселка, где когдато было полно жизни. В этом дворе мой сын бегал босиком по траве, звал меня строить шалаши из старых одеял, а мы жарили картошку на углях и мечтали о будущем. Тогда я был уверен, что это счастье продлится вечно, что я нужен и важен. Но время не стоит на месте, и сейчас в доме царит тишина: пыль покрывает чайник, гдето в углу поскрипывает пол, а из окна доносятся редкие лай собаки соседа.
Сына зовут Антуан. Его мать, моя покойная жена Мари, ушла из жизни почти десять лет назад. С тех пор он стал единственным близким мне человеком, последней нитью, связывающей меня с теплом и смыслом прошлого.
Мы воспитывали его с любовью и вниманием, но также строго. Я много трудился, руки мои не знали покоя. Мари была сердцем нашего дома, а я его руками. Я не всегда был рядом, но когда требовалось, появлялся. Работал, а дома был отцом. Научил его кататься на велосипеде, отремонтировал его первую «двойку», на которой он отправился учиться в Тулузу. Я гордился им всегда.
Когда Антуан женился, меня переполнила радость. Его невеста, Элодия, казалась сдержанной и тихой. Пара переехала в другой конец города. Я подумал: пусть живут своей жизнью, строят своё будущее, а я буду им помогать и поддерживать. Наделял себя тем, что они будут навещать меня, я смогу читать сказки внукам по вечерам. Но всё пошло иначе.
Сначала приходили короткие звонки, потом лишь сообщения к праздникам. Я сам приходил несколько раз с пирогом, сладостями. Однажды меня впустили, но сказали, что у Элодии мигрень. В другой раз ребёнок спал, и меня не пустили. Третий раз дверь даже не открыли. После этого я перестал навещать.
Я не создавал конфликтов, не жаловался. Сидел и ждал, полагая, что у них есть свои проблемы, работа, дети, и всё наладится. Время шло, и я понял: в их жизни нет места для меня. Даже на годовщину смерти Мари они не пришли, позвонив лишь коротко.
Недавно я случайно встретил Антуана на улице: он держал за руку своего сына, тащил сумки. Я позвал его, сердце напряглось от радости. Он обернулся, посмотрел на меня как на незнакомца. «Папа, всё в порядке?» спросил он. Я кивнул, он тоже кивнул и сказал, что спешит, и ушёл. Так закончилась наша встреча.
Я долго шёл домой, размышляя: где я ошибся? Почему мой собственный сын стал мне чужим? Может, я был слишком строг? Или, наоборот, слишком снисходителен? Или я стал лишь назойливым с моими воспоминаниями, старостью и молчанием
Теперь я и семья, и поддержка для самого себя. Завариваю чай, перечитываю письма Мари, иногда сижу на скамейке и наблюдаю, как играют чужие дети. Соседка Лея иногда машет мне рукой, я отвечаю кивком. Так и проходит моя жизнь.
Я всё ещё люблю сына больше всего на свете, но ничего больше не жду. Возможно, такова участь родителей отпустить. Никто не готовит к тому дню, когда становишься лишним в жизни тех, для кого ты жил.
И, может быть, в этом и заключается истинная зрелость: не детская, а родительская.