Меня зовут Жан, мне семьдесят два года. Я живу один в старой дачке на окраине небольшого поселка, где раньше всё было наполнено шумом и жизнью. Здесь, во дворе, мой сын бегал босиком по траве, звал меня, чтобы построить шалаш из старых одеял; вместе мы жарили картошку в углях и мечтали о будущем. Тогда я был уверен, что это счастье продлится вечно, что я нужен и важен. Но время неумолимо, и сейчас в доме царит тишина: пыль на чайнике, скрип в углу и редкие лай собаки соседа, доносящийся из окна.
Сына зовут Антуан. Его мать, моя покойная жена Мария, ушла из жизни почти десять лет назад. С тех пор он остался единственным, кто был мне близок, последней связью с прошлым, когда в доме ещё было тепло и смысл.
Мы воспитывали его с любовью и вниманием, но также с твердой рукой. Я много работал, руки мои почти не знали покоя. Мария была душой нашего дома, а я её руки. Я не всегда был рядом, но когда требовалось, я появлялся. Я был подчинён работе, но отцом дома. Научил его ездить на велосипеде, отремонтировал его первую 2CV, на которой он уехал учиться в Тулуза. Я гордился им, всегда.
Когда Антуан женился, радость наполнила меня. Невеста, Элодиа, показалась мне сдержанной и тихой. Пара переехала в дальний конец города. Я сказал себе: пусть живут своей жизнью, пусть строят своё будущее, а я буду рядом, готовый помочь и поддержать. Я думал, что они будут часто навещать меня, что я смогу читать внукам сказки по вечерам. Но реальность сложилась иначе.
Сначала приходили короткие звонки, потом только сообщения к праздникам. Я сам приходил к ним несколько раз с пирогом, с конфетами. Однажды меня пустили, но сказали, что у Элодии мигрень. В другой раз ребёнок спал, и меня не пустили. Третьим визитом дверь даже не открылась. После этого я перестал приходить.
Я не устраивал сцен, не жаловался. Я просто сидел и ждал, думая, что у них свои проблемы, работа, дети всё наладится. Время шло, и я понял, что в их жизни для меня нет места. Даже на годовщину смерти Марии они не пришли, позвонили лишь одноразово и всё.
Недавно я случайно встретил Антуана на улице. Он держал своего сына за руку, тащил сумки. Я крикнул его имя сердце сжалось от радости. Он обернулся, посмотрел на меня как на незнакомца. «Папа, всё в порядке?», спросил он. Я кивнул, он тоже кивнул в ответ, сказал, что спешит, и ушёл. Таков был наш короткий контакт.
Я долго шел домой. По пути думал: где я ошибся? Почему мой собственный сын стал для меня чужим? Может, я был слишком строг? Или, наоборот, слишком снисходителен? Возможно, я стал лишь помехой со своими воспоминаниями, старостью, молчанием
Сейчас я и есть своя семья, и собственная опора. Завариваю чай, перечитываю письма Марии, иногда сажусь на скамейку и наблюдаю, как играют чужие дети. Соседка Леа иногда машет мне рукой, я отвечаю кивком. Так проходит моя жизнь.
Я всё ещё люблю сына больше всего на свете. Но ничего больше не жду. Возможно, такова судьба родителей отпустить. Никто не готовит нас к дню, когда мы становимся лишними в жизни тех, для кого жили.
И, может быть, в этом и есть истинная зрелость. Не детская, а родительская.
