Моя терпимость наконец сломалась: почему дочь моей жены больше никогда не переступит порог нашего дома
Я, Михаил Смирнов, человек, два мучительных года пытался наладить хоть какойто контакт с дочерью жены от её первого брака, а теперь пришёл к краю. Этим летом она переступила все границы, а моя давно сдерживаемая отстранённость превратилась в бурю гнева и боли. Я готов раскрыть эту душераздирающую историю трагедию предательства и ярости, закончившуюся тем, что двери нашего дома навсегда закрыты для неё.
Когда я познакомился с Анной, в её багаже лежали осколки разрушенного прошлого: провалившийся брак и шестнадцатилетняя дочь Алёна. Развод был девять лет назад. Нашу любовь мы вспыхнули, как молния: короткое, пылкое знакомство, а затем головой в плечи в брак. В первый год совместной жизни я и представить не мог дружить с её дочерью. Зачем вмешиваться в жизнь чужой подростковой девочки, которая с первого взгляда смотрела на меня как на захватчика, пришедшего грабить её мир?
Враждебность Алёны была заметна сразу. Её бабушка и дедушка, а также её отец, вложили в неё всю свою горечь. Они убедили её, что новая семья матери означает конец её привилегированного мира её единственной власти над любовью и благосостоянием. И они были не совсем невольны. После нашей свадьбы я заставил Анну пойти на откровенный разговор, в котором она почти отдала весь свой доход на безумные желания Алёны. У Анны была хорошая работа, она честно платила алименты, но затем увлечённо баловала Алёну дорогими ноутбуками, модными куртками и прочими вещами, которые съедали наш месячный бюджет в рублях. Наша небольшая семья, живущая в скромном доме на окраине Тульского района, оставалась с крохой.
После громких ссор, от которых дрожали стены, мы пришли к шаткому компромиссу: расходы Алёны сократили до самого необходимого алименты, подарки на праздники, иногда поездка. Казалось, безумные траты закончились. Я думал, что так и будет.
Всё изменилось, когда родился наш сын Илья. В моём сердце зародилось нежное желание, чтобы дети выросли как братья, сплочённые радостью и доверием. Но я знал, что это лишь иллюзия. Разница в возрасте семнадцать лет была огромна, и Алёна отторгла Илью с первого взгляда. Для неё он стал живым ударом, доказательством того, что мать теперь делит свою заботу. Я пытался довести Анну до разума, но она была одержима идеей гармоничной семьи. Она клялась, что оба ребёнка равны в её сердце, и я уступил. Когда Илье исполнилось тринадцать месяцев, Алёна начала «заглядывать» к нам в дом у Ильмени, якобы чтобы «играть с маленьким братом».
С того момента я был вынужден иметь дело с ней. Я не мог её игнорировать! Но между нами не возникло ни искры теплоты. Алёна, подпитываемая ядовитыми речами от отца и бабушки, встречала меня холодом, который мог растопить лёд. Каждый её взгляд был обвинением, будто я украл у неё мать и жизнь.
Потом начались коварные провокации. Она «случайно» опрокинула бутылку после бритья, разбила стекло и оставила в ванной резкий запах. Затем «забыла» и посыпала целую горсть перца в мой суп, превратив его в несъедобную, жгучую кашу. Однажды она протёрла грязные ладони о мой любимый кожаный плащ, висящий в коридоре, и ухмыльнулась. Я жаловался Анне, но она отмахнулась: «Это мелочи, Михаил, не делай из этого драму».
Кульминация пришла этим летом. Анна отправила Алёну к нам на неделю, пока её отец отдыхал на юге. Мы жили в нашем уединённом коттедже у озера Ильмень, и я заметил, что Илья стал тревожным, плакал при малейшей причине. Я списал это на жару или проростающий зуб, пока не увидел страшную правду.
Однажды вечером я прокрался в комнату Ильи и застыл в шоке. Алёна стояла рядом и, словно хищница, сжала его крохотные ножки. Малыш всхлипывал, а она ухмылялась злой, победоносной улыбкой, делая вид, что ничего не случилось. Я вспомнил бледносиние синяки, которые замечал на его теле, списывая их на обычные детские проделки. Теперь всё сошлось. Это была её рука, покрывшая моего сына ненавистью.
Внутри меня поднялась волна ярости, как пожар, который я едва мог сдержать. Алёна почти восемнадцать уже не невинное дитя, а сознательная личность, понимающая, что делает. Я закричал, голос мой был как раскат грома, дрожа от ярости, и дом содрогнулся. Вместо раскаяния она бросила в меня клятвы, крича, что желает нашему всем погибнуть, а её мать и её деньги снова вернутся к ней. Я сдержал себя, не ударив её может, потому что держал Илью на руках, качал его, пока слёзы промокали мою рубашку.
Анна в тот момент была в магазине. Вернувшись, я изложил ей каждый ужасающий факт. Как я и ожидал, Алёна превратилась в слезливую жертву, вопя, что всё это её вина. Анна поверила ей, бросилась против меня, усмиряя меня, будто я преувеличивал, а гнев ослепил меня. Я не возражал, а лишь выдал ультиматум: больше не будет её визитов. Я схватил Илью, собрал вещи и уехал на несколько дней к другу в Москву, чтобы дать огню в себе время остыть.
Когда я вернулся, Анна встретила меня обиженной. Она утверждала, что я несправедлив, Алёна плакала в горе и клялась в своей невиновности. Я молчал. Мне не хватало сил оправдываться или устраивать сцену. Моё решение стало каменным: Алёна больше не переступит порог нашего дома. Если Анна видит иначе, ей придётся выбрать дочь или нашу семью. Защита Ильи, его спокойствие и безопасность мой священный клятвы.
Я не отступлю. Анна должна решить, что важнее: слёзы Алёны или жизнь, которую мы выстроили с Ильёй. Я устал терпеть этот кошмар. Дом должен быть убежищем, а не полем битвы, пропитанным злобой и коварством. Если понадобится, я пойду до развода, не сомневаясь. Мой сын не будет страдать от чужой ненависти. Никогда больше. Алёна изгнана из нашей жизни, а двери закрыты стальными решётами.
