В дверь квартиры в старом жилом доме на Петроградской стороне с громким стуком открыл Аграфена. Она держала в руке ключи, будто не распознавала звонка. Пальто ещё промокло, зонт дрожал от капель, а на пакете с молоком торчала порванная ручка. Вечер уже подступал, в подъезде пахло чьимто ужином и шипением кота Мурзика, который спал на полке.
За дверью стояла Валентина Петровна в вязаном шарфе, лакированных туфлях и чемодане на колёсиках, в руках термос с горячей жидкостью. Её голос звучал, как у актрис золотой эпохи советского кинематографа: бодрый, с лёгкой ноткой драмы.
Свет мой ясный! Приехала к вам на три дня, с вишнёвым пирогом, Павлуша обожает! проговорила она, пока Аграфена только выдыхала. Да ну, вы же поменяли код? Я уже собиралась уезжать, а потом с чемоданом обратновперёд, почти не нашла вашего дворника, спросила у него код.
Аграфена кивнула, будто за её плечом ктото шептал. В квартире было подозрительно тихо, словно воздух задержал дыхание.
А где Павел? спросила Валентина, переобувшись, глядя в прихожую, где висел единственный свободный крючок, без мужского пальто и ботинок, без его запаха и обычного беспорядка. Позднее будет, да? Сядем ужинать, я принесла плов. Пётр, папа Павла, к нам присоединится. Он сначала по делам к знакомому сгонял, срочно. А Саша? Наверное, в детском саду?
Аграфена улыбнулась коротко, будто ктото дернул за невидимую нитку.
У него совещание затянулось, ответила она.
Аа, понимаю. Работа Валентина замолчала, глаза метались, слишком быстро. Она увидела, что на полке одна чашка, в ванной лишь половина бутылки шампуня, на холодильнике детские рисунки, а фотографии Павла исчезли.
На кухне Валентина поставила пирог, раскрыла контейнер с пловом и взяла Аграфену за руку.
Главное, не тревожься. Всё бывает. Выдохни. Сядем, поедим. Папа придёт, посмётесь. Он добряк.
Аграфена кивнула, села, взяла тарелку, но не начала есть. Чайник закипел, громко и будто ругался.
Позднее они пошли за Сашей. Валентина несла варежки и термос с компотом, Аграфена шла молча, держась за рукав. В лифте по пути обратно они столкнулись с соседкой Людмилой, которая улыбнулась и, как будто из старой сказки, сказала:
Аграфена, твой бывший опять с той крашеной в магазине, с коляской? И ребёнком не возится совсем, да?
Валентина прижала губы к нитке, не глядя ни на Аграфену, ни на Людмилу.
Лёва лишь выдохнула Аграфена.
Ну а что? Я говорю правду. Всё равно все всё знают.
Вечером Валентина достала из шкафа одеяло, аккуратно разложила постель на диване, но вдруг задержалась, держала подушку в руках, не глядя:
Он ушёл? Где мой сын? Что случилось?
Аграфена стояла в кухонных дверях, спина прямая, руки на чайнике.
Три месяца назад сказал, что пошёл на встречу. И не вернулся.
К ней?
Аграфена не ответила, лишь взглянула в сторону.
Валентина села, положила одеяло рядом, на колени поставила сумку и вынула маленький пирог в пластиковой форме.
Я пекла специально для вас. Он ведь говорил, что у вас всё хорошо Что вы вчетвером на море хотите летом Он же
Она вдруг задохнулась, будто поднималась по бесконечной лестнице. Аграфена подошла, но не коснулась, лишь поставила чай рядом.
Комната погрузилась в тишину, за окном гудел старый троллейбус. Аграфена стояла у окна, Валентина сидела, не шевелясь. У каждой своя тишина.
Дверь хлопнула со знакомым щёлчком Пётр всегда захлопывал её с силой, будто напоминая о себе. Вошёл бодро в куртке с меховым воротником, с пакетом мандаринов и газетой под мышкой.
Добрый вечер, красавицы! Вот я с добычей! Мандаринки абхазские, сладкие, как в детстве.
Он разулся, повесил куртку и прошёл к кухне, где царила тишина и три взгляда: усталый, Аграфенов, тревожный, Валентинов, и радостный, детский Саша, услышав голос деда, бросил печенье и бросился к нему, вцепившись в штанины, как в дерево, и сияя глазами.
Чего молчите? спросил Пётр, не понимая. Я не вовремя?
Павел начала Валентина, но голос сорвался. Она посмотрела на Аграфену, будто просила разрешения.
Павел ушёл, сказала Аграфена, спокойно, как будто сто раз повторяла. Три месяца назад.
Пакет с мандаринами мягко опустился на стол, за ним последовала газета. Пётр сел, молчал, долго смотрел в окно, будто искал объяснение.
Что вы тут натворили? вдруг крикнул он. Ты же его довела, Аграфена. Давила, как гвоздь в дерево. Я его по голосу не узнавал он шёл домой, как на каторгу!
Пётр, тихо произнесла Валентина.
А что, Пётр? Всё шитокрыло, а теперь здравствуйте! Ты его просто махнул рукой. Испортила.
Аграфена не отвечала, лишь взяла чашку, отнесла к раковине, но не ушла из комнаты. Стояла спиной, будто решала, уйти или остаться.
Валентина молчала, лицо побледнело. Она подошла к Пётру, сжала ему плечо, но реакция пришла не сразу.
Он говорил, что у вас всё хорошо. Саша здоров, Аграфена молодец, планируют отдых. Ты понимаешь, что он врал? её голос дрожал. Мне. Матери.
Пётр поднял глаза, впервые не зная, что сказать.
Я я думал запнулся он. Он же не ребёнок. Сам решает. Может, у него ктото
У него давно ктото, сказала Аграфена, не оборачиваясь. Он живёт с ней, с той самой, с работы, с которой переписывался в ванной.
Пётр встал, пошёл на балкон, закрыл за собой дверь, зажёг сигарету в сумерках, как маяк. Он обычно не курил при внуке, но сейчас закурил.
Я позвоню ему, сказала Аграфена. Пусть сам объяснит.
Валентина ничего не ответила, лишь закрыла глаза.
На экране телефона высветилось «Павел». Звонок, гудки, потом уставший голос:
Да?
Приди. Сейчас. Папа с мамой тут. Саша. Надо поговорить.
Пауза, долгий шёпот, затем «Хорошо» и опять гудки.
Аграфена посмотрела в окно. За стеклом ктото чистил дорожки от снега. Белая ночь, зимняя, беззвучная.
Через двадцать минут щёлкнул замок, и Павел вошёл, словно в чужую квартиру. На нём тот же пуховик, из которого Аграфена однажды вытаскивала жвачки и чеки. Волосы слегка растрёпаны, аромат чужих духов едва уловим. Он замер у порога.
Всем привет сказал глухо.
Саша подбежал, но остановился в полушаге. Павел неловко присел, притянул его к себе.
Привет, дружок. Как ты?
Ты с нами не живёшь, сказал Саша без упрёка, как факт.
Павел прижал его к себе, но глаза не поднял.
В кухне повисло гнетущее молчание. Пётр вышел с балкона, запах дыма следовал за ним. Валентина смотрела на сына, будто видела его впервые.
Ты мне говорил начала она. Ты говорил, что всё хорошо. Что Аграфена молодец. Что Саша счастлив. Ты лгал мне, Паша?
Я не хотел вас расстраивать.
А её? кивнула она в сторону Аграфены. Ты её не хотел расстраивать? Или просто исчез?
Пётр вдруг сказал тихо:
Что ж ты мать свою подставил?
Павел сел, положил руки на стол, как бы сдаваясь.
Я не обязан никому. Ни вам, ни ей. Я ушёл, потому что не хотел врать. Я с Аграфеной больше не мог. И с вами тоже.
Ушёл, потому что было слабее остаться и говорить, как мужчина, бросила Валентина. Ты предал не только её, но и нас, себя.
Аграфена сидела в углу, молча, будто уже всё знала и больше ничего не требовала.
Валентина подошла к сыну, тронула его плечо, ладонь дрожала.
Ты был лучше, Паша. Я помню тебя другим.
Он лишь закрыл глаза.
Саша снова выглянул на кухню, но не побежал, а стоял в дверях и смотрел.
Павел встал, отступил на шаг, посмотрел на всех. Лицо стало твёрдым, как маска. Он резко развернулся и вышел, хлопнув дверью не громко, но отчётливо, как точка в конце главы.
Утро. За окном промозглый свет и свежий снег на подоконнике. Пётр снова читал газету, Саша ел кашу, Валентина чтото перекладывала на кухне, а Аграфена стояла у окна.
Аграфена выпрямилась, голос стал ровнее:
Я могу собрать технику, что вы дарили: микроволновку, мультиварку, чайник. Заберите, если хотите. Я всё равно планирую ремонт. Перемены не помешают. Просто кажется правильным расчистить всё до основания.
Валентина резко повернулась.
Ты с ума сошла? Утро только началось, а ты уже про имущество. Нам тут делить нечего. Мы не крахоборы. Нужно извиниться, а не технику забирать.
Саша в это время играл машинками на ковре, потом выглянул:
Бабушка, а папа придёт?
Валентина взглянула на него, глубоко вдохнула, опустилась рядом и погладила по голове.
Придёт, Сашенька. Но чуть позже. Пока хочешь мультик?
Саша кивнул.
Аграфена стояла у дверного косяка, без слёз и без злости, лишь внутренняя глухота, как после долгого шума, когда звуки уходят, а в ушах остаётся тишина.
Она поставила чайник. Он зашумел, как фон в их молчании. Впереди обычный день, но с ощущением, что всё начинается заново.
Пахло мылом и сухим воздухом. Валентина стояла в ванной, медленно мыла раковину, будто медитировала. Аграфена зашла, хотела взять полотенце, но замерла.
Оставь, сказала Валентина, не оборачиваясь. Я сама.
Аграфена взяла полотенце и положила рядом, постояв.
Я не злилась на вас, сказала наконец. Я просто устала объяснять, что не виновата одна.
Валентина опёрлась на край раковины, покачала головой.
А я злилась на себя. На то, что не доглядела, что не хотела видеть. Я думала у вас всё: любовь, семья, счастье. Понимаешь? Всё.
Аграфена кивнула. Две женщины стояли в тесной ванной, связанные сыном, домом, прошлым.
Прости, сказала Валентина. За всё. Я правда считала, что ты ну, что ты как бы не удержала. А теперь, глядя на тебя, понимаю, что ты держалась за всех нас, даже когда не надо было.
Аграфена села на край ванны, тихо:
Я буду держаться только за себя. Больше никого.
Из кухни донёсся голос Саши: «Мама, где носки с акулами?» и чтото грохнуло.
И его, добавила Аграфена. Его ещё немного подержу.
Они улыбнулись, не растерянно, а поженски, уставшие и настоящие.
Позже у двери они долго обнимались. Пётр стоял рядом, неловко переминался с ноги на ногу.
Я тоже был неправ, пробормотал он. Нас, мужиков, не учат говорить. Ни в детстве, ни потом.
Учитесь, сказала Аграфена. Пока есть с кем говорить.
Он кивнул.
Саша выбежал, обулся в нелепые ботинки и помчался по лестнице вперёд.
Мы тебя позовём, сказала Валентина. Или ты нас. Мы всё равно мы же теперь родня, куда нам деться.
Аграфена кивнула и обняла.
Квартира была почти пустой: сдержанная мебель, коробки у стены, на подоконнике лишь кружка. Аграфена поставила в неё ложку, налила горячую воду, открыла окно, и в комнату ворвался прохладный, новый ветер.
Саша лежал на полу, рисовал зелёным фломастером небо.
Почему не голубым?
Потому что весна будет, ответил он. А весна зелёная.
Аграфена смотрела, как он проводит рукой по листу, потом подошла, поправила ему ворот.
Пойдём потом за хлебом?
Да! И за мандаринами. Только с листиками!
Она улыбнулась.
За окном гудел трамвай, гдето смеялся голос. Свет падал на пол, и в этом свете было всё боль, прощение и новое начало.
Аграфена села рядом, просто посидела. Без страха. Впервые без страха.
