В дверь квартиры в Москве стучат. Алёна держит ключи в руке, будто не узнаёт звонок. Пальто промокло, зонт капает, на пакет с молоком разорванная ручка. Вечер подходит к концу, коридор уже пахнет чьимто ужином и котом, который тихо шуршит гдето в углу.
За дверью стоит Валентина Григорьевна. На ней вязаный шарф, лакированные туфли, чемодан на колёсиках, в руках пакет с горячим пирожком. Голос её звучит, как у актрис старых советских фильмов: бодрый, с ноткой драмы.
Свет мой ясный! Я к вам на три дня! С вишнёвым пирогом. Павлик любит, говорит она, пока Алёна только успокаивает дыхание. Ну и почему ты меня не предупредила, что код поменяли? Я уже уехала, потом с чемоданом вернулась, еле нашла дворника, спросила у него код.
Алёна молчит, кивнув кудато за плечо, будто там ктото ещё. В квартире почти глухо, неприятно тихо.
А Павел? Валентина переобулась, оглянулась: в прихожей один свободный крюк, нет мужской куртки, нет ботинок, нет его запаха, нет его беспорядка. Позже будет, да? Ужинать вместе сядем, я привезла плов. Пётр, папа Павла, подтянется, он сначала заехал к знакомому по делу. А Саша? Ещё в садике, наверное?
Алёна коротко улыбается, будто ктото дернул за ниточку.
У него совещание затянулось.
Аа, ясно. Работаработа Валентина замолкает, глаза быстро метаются. На полке одна чашка, в ванной лишь полупустой шампунь, на холодильнике детские рисунки, а фотографии Павла исчезли.
На кухне она ставит пирог на стол, аккуратно раскрывает контейнер с пловом и берёт Алёну за руку.
Не переживай. Всё бывает. Выдохни. Сядем, поедим. Папа приедет посмеётесь. Он у нас добряк.
Алёна кивает, садится, берёт тарелку, но не ест. Чайник вскипает громко, будто ругается.
Позже они идут за Сашей. Валентина несёт варежки и термос с компотом, Алёна молча держится за рукав. В лифте, возвращаясь, встречают соседку Лену. Она улыбается, потом бросает привычный быстрый тон:
Алёна, твой бывший опять с той крашеной в торговом? С коляской? И ребёнком не возится совсем, да?
Валентина сжимает губы, не смотрит ни на Алёну, ни на Лену.
Лена тихо выдыхает Алёна.
Ну а что? Я же правду говорю. Всё равно все всё знают.
Вечером Валентина вытаскивает одеяло из шкафа, тщательно кладёт постель на диван, останавливается, долго держит подушку в руках, потом, не глядя:
Он ушёл? Где мой сын? Что случилось?
Алёна стоит в дверях кухни, спина прямая, руки на чайнике.
Три месяца назад сказал, что пошёл на встречу, и не вернулся.
К ней?
Алёна не отвечает, лишь кивает мимо.
Валентина садится, кладёт одеяло рядом, ставит сумку на колени, достаёт маленький пирог в пластиковой форме.
Я испекла его специально для вас. Он же говорил, что у вас всё хорошо Что вы вчетвером на море хотите летом Он же
Она вдруг теряет дыхание, как будто поднималась по длинной лестнице. Алёна подходит, но не трогает, просто ставит рядом чай.
Комната тихая, за окном гудит старый троллейбус. Алёна стоит у окна, Валентина сидит, не шевелясь. У каждой собственная тишина.
Дверь хлопает характерным щелчком Пётр всегда захлопывал её с силой, будто напоминая о себе. Он входит в куртке с меховым воротником, с пакетом мандаринов и газетой под мышкой.
Здравствуйте, красавицы! Вот я и с добычей! Мандарины абхазские, сладкие, как в детстве.
Он разуливается, вешает куртку, проходит к кухне. Там тишина и три взгляда: усталый взгляд Алёны, тревожный Валентины и радостный детский Павел, который, услышав голос деда, бросает печенье и бросается к нему, вцепившись в штанины.
Что молчите? не понимает Пётр. Я не вовремя?
Павел начинает Валентина, но голос прерывается. Она смотрит на Алёну, будто просит разрешения.
Павел ушёл, спокойно говорит Алёна, словно повторяет сто раз. Три месяца назад.
Пакет с мандаринами шлёпается по столу, газета падает рядом. Пётр сидит, молчит, долго смотрит в окно, как будто ищет объяснение.
Что вы тут натворили? вдруг громко. Да ты же его довела, Алёна. Давила, пилила, как гвоздь в дерево. Я его по голосу не узнавал он домой шёл, как на каторгу!
Пётр, тихо произносит Валентина.
А что, Пётр? Всё шитокрыто, а теперь здравствуйте! Ты его просто машет рукой. Испортила.
Алёна берёт чашку и несёт к раковине, но не уходит из комнаты, стоит спиной, словно решает, уйти или остаться.
Валентина молчит, лицо бледнеет. Она встаёт, подходит к Петру, сжимает ему плечо. Тот реагирует не сразу.
Он сказал, что у них всё хорошо. Саша здоров, Алёна молодец, планируют отдых. Ты понимаешь, что он врал? её голос срывается. Мне. Матери.
Пётр поднимает глаза, впервые не знает, что сказать.
Я Я думал запинается он. Он же не ребёнок. Сам решает. Может, у него ктото
У него давно ктото, говорит Алёна, не оборачивая. Он живёт с ней, с той самой, с работы. С которой переписывался в ванной.
Пётр встаёт, идёт на балкон, закрывает за собой дверь. Зажигает сигарету в сумерках, как маяк. Он никогда не курил при внуке, но сейчас курит.
Я позвоню ему, говорит Алёна. Пусть сам объяснит.
Валентина лишь закрывает глаза.
На экране телефона появляется номер «Павел». Звонок, гудки, потом голос, усталый:
Да?
Приди. Сейчас. Папа с мамой тут. Саша. Надо поговорить.
Пауза, длинная, потом «Хорошо». Гудки.
Алёна смотрит в окно. За стеклом ктото чистит дорожки от снега. Белая ночь, зимняя, беззвучная.
Через двадцать минут щёлкает замок. Павел входит, как в чужую квартиру. На нём тот же пуховик, из которого Алёна однажды вытаскивала жвачки и чеки. Волосы слегка растрёпаны, запах чужих духов едва уловим. Он замирает у порога.
Всем привет говорит глухо.
Саша подбегает, но останавливается в полушаге. Павел неловко садится, притягивает его к себе.
Привет, дружок. Как ты?
Ты с нами не живёшь, говорит Саша без упрёка, просто факт.
Павел прижимает его, но глаза не поднимает.
В кухне висит молчание. Пётр выходит с балкона, запах дыма следует за ним. Валентина смотрит на сына, будто видит его впервые.
Ты мне говорил начинает она. Что всё хорошо. Что Алёна молодец. Что Саша счастлив. Ты лгал мне, Павел?
Я не хотел вас расстраивать.
А её? кивает на Алёну. Ты её не хотел расстраивать? Или просто исчезнуть?
Пётр вдруг шепчет:
Что ж ты мать свою подставил?
Павел садится, кладёт руки на стол, как будто сдаётся.
Я не обязан никому. Ни вам, ни ей. Я ушёл, потому что не хотел врать. Я с Алёной больше не мог. И с вами тоже.
Ушёл, потому что было слабее остаться и говорить, как мужчина, бросает Валентина. Ты предал не только её. Нас. Себя.
Алёна сидит в углу, молча, как будто теперь ей не нужно знать ничего нового. Она уже всё знает.
Валентина подходит к сыну, трогает его плечо, ладонь дрожит.
Ты был лучше, Павел. Я помню тебя другим.
Он ничего не отвечает, лишь закрывает глаза.
Саша снова выглядывает на кухню, но не бегает, просто стоит в дверях и смотрит.
Павел встаёт, отступает на шаг, смотрит на всех. Лицо становится твёрдым, будто маска застыла. Он резко разворачивается и выходит, хлопнув дверью не громко, но отчётливо. Точка в конце главы.
Наступает утро. За окном промозглый свет и свежий снег на подоконнике. Пётр снова читает газету, Саша ест кашу, Валентина чтото перекладывает на кухне, а Алёна стоит у окна.
Алёна выпрямляется, голос её становится ровнее:
Я могу собрать технику, что вы дарили: микроволновку, мультиварку, чайник. Заберите, если хотите. Я всё равно хотела сделать ремонт. Перемены не помешают. Просто кажется правильным расчистить всё до основания.
Валентина резко поворачивается.
Ты с ума сошла? Утро только началось, а ты уже про имущество. Нам тут делить нечего. Мы не крахоборы. Нам надо извиниться, а не технику забирать.
Саша в этот момент сидит в комнате, играет машинками на ковре. Выглядывает:
Бабушка, а папа придёт?
Валентина смотрит на него, глубоко вдыхает, опускается рядом, гладит по голове.
Придёт, Сашенька, но чуть позже. Ты пока мультик хочешь?
Саша кивает.
Алёна стоит у дверного косяка, без слёз и без злости, лишь внутренняя глухота, как после громкого шума, когда звуки уходят, а в ушах только тишина.
Она ставит чайник, он зашумит, как фон их молчания. Впереди просто день, обычный, но с ощущением, что всё начинается заново.
Пахнет мылом и сухим воздухом. Валентина стоит в ванной, моет раковину медленно, будто медитирует. Алёна заходит, хочет взять полотенце, но замирает.
Оставь, говорит Валентина, не оборачиваясь. Я сама.
Алёна молчит, берёт полотенце и кладёт рядом, постоив.
Я не злилась на вас, говорит наконец. Просто устала объяснять, что не виновата одна.
Валентина опирается о край раковины, качает головой.
А я злилась на себя. На то, что не видела. Я думала, у вас всё: любовь, семья, счастье. Я всем так рассказывала.
Алёна кивает. Две женщины стоят в тесной ванной, связанные сыном, домом, прошлым.
Прости, шепчет Валентина. За всё. Я правда считала, что ты ну, что ты как бы не удержала. А теперь вижу, что ты держалась за всех нас, даже когда не надо было.
Алёна садится на край ванны, тихо:
Я буду держаться только за себя. Больше никого.
С кухни раздаётся голос Саши: «Мама, где носки с акулами?» и чтото грохочет.
И его, добавляет Алёна. Его ещё немного подержу.
Они улыбаются, не растерянно, а поженски, уставше и понастоящему.
Позже у двери они долго обнимаются. Пётр стоит рядом, неловко переминался с ноги на ногу.
Я тоже был неправ, пробормотал. Просто нас, мужиков, не учат говорить. Ни в детстве, ни потом.
Учитесь, говорит Алёна. Пока есть с кем поговорить.
Он кивает.
Саша выбегает, обулся сам, чуть не в те ботинки, и бросается по лестнице вперёд.
Мы тебя позовём, говорит Валентина. Или ты нас. Мы всё равно мы теперь родня, куда нам деться.
Алёна кивнула и обняла.
Квартира почти пустая. Мебель сдержанная, коробки у стены, на подоконнике лишь кружка. Алёна ставит в неё ложку, заливает кипятком, открывает окно. Холодный воздух проникает, принося чтото новое.
Саша лежит на полу, рисует зелёным фломастером небо.
Почему не голубым?
Потому что весна будет, отвечает он. А весна зелёная.
Алёна наблюдает, как он водит рукой по листу, потом подходит, поправляет ему ворот.
Пойдём потом за хлебом?
Да! И за мандаринами, только с листиками!
Она улыбается.
За окном гудит трамвай, ктото смеётся внизу, свет падает на пол. В этом свете есть и боль, и прощение, и всё, что начинается.
Алёна садится рядом, просто сидит. Без страха. Впервые без страха.
