Когда бабушка Мария Петровна узнала о болезни, она приняла её с тем спокойствием, которое редко встречается у людей. Села на кухне, налила себе чай, посмотрела в окно и сказала:
«Я не буду сидеть дома и ждать конца. Хочу жить, пока могу».
Ей было шестьдесят. Невысокая, всегда улыбающаяся, с той внутренней искрой, которую не смогли погасить годы, заботы, быт и даже потери. В ней всегда жила жажда жизни тихая, но упорная, как весенний росток, пробивающийся сквозь камень.
Всю жизнь бабушка прожила в одном доме старом, но тёплом, где пахло яблоками, мятой и свежим хлебом. Там она воспитала пятерых детей, помогала с внуками, встречала гостей и пережила зимы. Дом был её вселенной. Но, как выяснилось, она не хотела, чтобы её история завершилась именно здесь.
Через месяц после постановки диагноза Мария Петровна продала этот дом. Никому об этом не сказала, кроме своей младшей тёти Натальи Ивановны, которая сопровождала её к нотариусу. Остальные узнали случайно.
Мой двоюродный брат Алексей Смирнов, зайдя в гости, увидел пустые стены: без мебели, без штор, без запаха пирогов, которые когдато встречали каждого, кто переступал порог. На двери висела табличка «Частная собственность».
Через несколько дней от неё пришло голосовое сообщение. Голос был ровным, уверенным, даже слегка улыбчивым:
«Я не собираюсь оправдываться. Это моё решение. Всю жизнь я трудилась теперь хочу жить, пока могу».
На деньги от продажи дома бабушка отправилась в путешествие. Не за границу, не в дорогие отели, а по России, стране, которую, как она позже призналась, почти не знала. Она побывала у Чёрного моря в Сочи, в горах Алтая, в старинных монастырях СпасоПреображенского, в крошечных городах Кижах и Устюжне, где люди ещё здороваются на улице.
Она присылала нам открытки, короткие сообщения, фотографии улыбающаяся, загорелая, в компании новых друзей. Порой исчезала на несколько недель, а потом вновь появлялась: спокойная, вдохновлённая, будто после долгой беседы с самой собой.
Ктото в семье не понимал её поступок. Говорили: «Как она могла? Это же дом, воспоминания, дети, внуки!» Другие, наоборот, восхищались её смелостью. А она отвечала просто:
«Не хочу оставить стены. Хочу оставить память, что я жила».
И она действительно жила. Последний год возможно, впервые понастоящему. В её глазах снова появился тот блеск, который мы видели лишь на старых фотографиях. Она научилась радоваться каждому утру, не откладывая счастье «на потом».
Когда её уже не стало, мы открыли её небольшую чемоданчик. Там десятки билетов, туристические карты, старые открытки, записки с названиями кафе, где она бывала, и более ста фотографий: улыбающаяся на фоне моря, гор, старых домов и улиц. На каждой жизнь, движение, свет.
Дома уже не было. Деньги тоже. Но осталась свобода самое дорогое, что у неё было. Свобода быть собой, жить, как хочется, не ожидая разрешения и не оглядываясь назад.
И я часто думаю: если бы мы узнали, что времени осталось мало что бы мы сделали? Оставились бы в четырёх стенах, среди привычных вещей и страхов? Или, может, наконец решились бы жить не «когдато», не «потом», а сейчас?
Ведь, возможно, именно в этом и заключается истинная мудрость не ждать смерти, а встречать жизнь с открытыми глазами, как сделала она.
