Всю свою жизнь я отдавала детям, пока в 48 лет не открыла, что такое настоящая жизнь.
Эло́ди сидела на старом диване в своей квартире в Лионе, разглядывая потускневшие обои, которые не меняла уже двадцать лет. Её руки, покрытые следами бесконечных стирок, готовки и уборки, без усилий лежали на коленях. Три ребёнка, муж, который ставил семью выше всего. Но в сорок восемь лет она вдруг поняла: всю жизнь она была не матерью и не женой, а слугой. Служительницей собственного дома, где желания и мечты растворились в бесконечной рутине.
Дети Тэо, Камил и Леа были её всем. С самого их появления Эло́ди забывала, что значит думать о себе. Она просыпалась в пять утра, готовила завтрак, одевала их в школу, проверяла домашние задания, стирала их одежду, пока её собственные платья теряли цвет в шкафу. Когда Тэо заболел в детстве, она ночами сидела у его кровати, забывая о сне. Когда Камил захотела танцевать, Эло́ди откладывала всё, чтобы оплатить занятия. Когда Леа мечтала о новом телефоне, мать брала подработки, чтобы исполнить её желание. О себе она почти не задумывалась, считая своей задачей отдавать всё до последней капли.
Оливье, её муж, тоже не отличался. Придя с работы, он устраивался перед телевизором и ждал ужина, как будто это естественно. «Ты мать, твой долг», говорил он, когда Эло́ди жаловалась на усталость. Она молчала, проглатывая слёзы, и продолжала бегать, как белка в клетке. Её жизнь сводилась к одной цели: сделать всех счастливыми, получая в ответ лишь крошки внимания. Дети росли, становились самостоятельнее, но их просьбы не утихали: «Мама, сделай чтонибудь вкусное», «Мама, пости мой джинс», «Мама, дай денег в кино». Эло́ди исполняла их, как автомат, не замечая, как ускользает её собственная жизнь.
В сорок восемь лет она ощущала себя тенью. В зеркале отражалась женщина с усталыми глазами, седыми волосами, на которые нет времени красить, и грубыми от труда руками. Подруга Аурели однажды сказала: «Эло́ди, ты живёшь для других. А где ты сама?» Слова задели её, но она лишь пожала плечами. Как могла она поступать иначе? Она мать, жена, её долг заботиться о семье. Тем не менее гдето внутри зажглась искра крошечный свет, который скоро всё изменит.
Переломный момент произошёл неожиданно. Однажды Камил, уже взрослая, бросила: «Мама, ты снова плохо постила мою одежду, она испорчена!» Эло́ди, только что выгулившая ночную стирку, замерла. Чтото внутри неё сорвалось. Она взглянула на разбросанную одежду, на кухню, заваленную грязной посудой, и поняла: больше так нельзя. В тот вечер она не готовила ужин. Впервые за двадцать лет она замкнулась в своей комнате и заплакала не от печали, а от осознания, что её жизнь ускользнула.
На следующий день Эло́ди сделала то, чего никогда раньше не решалась: пошла к парикмахеру. Сидя в кресле, она наблюдала, как её тусклые волосы падают под ножницы, и почувствовала, как тяжесть прошлого отступает. Она приобрела платье первое за многие годы не задумываясь, понравится ли оно семье. Записалась на уроки живописи, о которых мечтала в юности, но отложила ради других. Каждый небольшой шаг был как глоток воздуха после лет, проведённых под водой.
Дети были в шоке. «Мама, ты больше не будешь готовить?» спросил Тэо, привыкший к её преданности. « Буду, но не всегда. Учитесь справляться сами», ответила Эло́ди, голос её дрожал от страха и решимости. Оливье пробурчал, но её уже не пугало его недовольство. Она научилась говорить «нет», и это слово стало её освобождением. Любовь к семье не исчезла, но впервые она поставила себя на первое место.
Через год Эло́ди видела мир поновому. Она писала картины, которые выставляла на местных рынках. Смеялась чаще, чем плакала. Квартира в Лионе перестала быть хранилищем чужих вещей стала её собственным пространством, наполненным ароматом кофе и краски. Дети начали помогать, хоть сперва и сопротивлялись. Оливье всё ещё ворчал, но Эло́ди знала: если он не примет её такой, какая она есть, она уйдёт. Она больше не была слугой. В сорок восемь лет она наконец нашла себя.
