Последняя встреча в осеннем парке Горького
Они вновь оказались в том самом парке, где двадцать лет назад всё началось. Не по плану, а по прихоти осеннего ветра, который, словно старый кочегар, листал страницы забытых судеб.
Алексей Иванов шёл вдоль аллеи, где золотистые фонари бросали слабый свет на шуршащую листву. В кармане его пальто лежал смятый билет на поезд до Воронежа, отправляющийся сегодня вечером. Он собирался уехать навсегда, и эта прогулка была его безмолвным прощанием с Москвой, где прошли его юные летние дни.
А на их привычной скамейке уже сидела она Лада Соколова. Скамейка была та же, с отколотым уголком бетонного сиденья и загадочными инициалыми «Л.+С.» выцарапанными на спинке. Лада, укутанная в бежевый плащ, смотрела на пруд, где утки толкались у берега, прося крошки у редких прохожих.
Алексей остановился, и сердце его сделало тот же старый, забытый толчок не стук, а качание, будто маятник, измеряющий время вспять. Он бы узнал её среди тысячи лиц, не в элегантном, слегка уставшем облике, а в наклоне головы, в том, как она держала руки, сцеплённые на коленях.
Лада? произнёс он, голос дрогнул, словно отголосок былой юности.
Она обернулась, не сразу, но без страха, будто ждала его зов. Серозеленые глаза расширились.
Алексей? Боже Алексей.
Он подошёл и сел рядом, оставив между ними пространство, в которое легко бы поместилось два десятилетия. Вокруг пахло мокрой листвой, дымком и дорогими духами уже не теми сладкодерзкими ароматами, что влекли их в юности.
Что ты здесь делаешь? спросили они почти хором, пытаясь скрыть смех.
Оказалось, что Лада просто вышла прогуляться после занятий в Московском институте, а он прощался.
Тишина повисла, тяжёлая и в то же время успокаивающая.
Помнишь, вдруг начала она, глядя в воду, как мы впервые встретились? Ты катался на скейтборде и чуть не сбил меня.
Я не «чуть», я действительно сбил, улыбнулся Алексей. Ты упала в лужу, а я, вместо извинений, начал орать, что ты сломала мой скейт.
А я плакала не изза испорченных колготок, а потому что ты был таким невоспитанным, Лада качнула головой, в уголках глаз засияли морщинкилучики, красивее любого украшения. А потом ты пришёл со следующего дня с коробкой конфет «Белочка».
И мы просидели на этой скамейке до темноты, тихо добавил он.
В тот момент память, как старый кинопроектор, включилась и бросила на экран яркие, чуть выцветшие кадры. Молодые они жарили сосиски на костре, и Лада, вмокшая в сажу, кормила его вилкой, а он притворялся, что кусает её за палец. Потом они бегали под проливным дождём после премьеры фильма, промокшие до нитки, и кричали от восторга. Алексей подарил ей на день рождения серебряное кольцо с крошечным сапфиром, отдав за него все летние заработки, и она плакала, прижимая ладонь к губам.
Сейчас они говорили об этом без труда, словно слова давно не спали под слоем быта, разочарований и взрослой жизни.
А помнишь, как поссорились изза выбора места учёбы? спросила Лада. Ты хотел в Питер, а я не могла уехать изза мамы.
Я был идиотом, прошептал Алексей. Говорил, что если любишь, то отправишься хоть на край света.
А я говорила, что если любишь, то поймёшь, она вздохнула. Мы были молоды и уверены, что любовь волшебная сила, решающая всё. А она оказалась хрупкой, как первый лёд на этом пруду.
Ветер сорвал с клена очередные листочки, и они закружились в медленном прощальном вальсе.
Всё у тебя в порядке? спросил он, уже зная ответ. «Хорошо» здесь не означало счастье. У неё была семья, работа, у него собственный бизнес в другом городе, свои заботы. Всё было «нормально», но не «хорошо» в смысле дву десятилетних влюблённых.
Да, ответила она, и в её глазах отразилось то же самое. Всё хорошо.
Он вытащил из кармана билет, сжал его в ладони. Бумажка отрезала его от Москвы, от этого парка, от неё.
Знаешь, сказал он, вытягивая руку, я до сих пор помню аромат твоих волос. Не духи, а просто волосы, пахнущие яблочным шампунем и солнцем.
Лада посмотрела на него, глаза заблестели.
А я помню, как ты свистел. У тебя был особенный свист на два пальца. Ты свистел, подходя к моему подъезду, и я выбегала на балкон, как безумная.
Он попытался сегодня свистнуть, но получился тихий, неуверенный звук. Навык утратился. Они снова улыбнулись, но уже с лёгкой, пронзительной грустью.
Пора было идти. Они встали со скамейки одновременно, как будто по старой привычке.
Пока, Алексей, сказала она.
Пока, Лада.
Не обнялись, не поцеловались в щёку. Просто разошлись в разные концы аллеи, как двадцать лет назад, только тогда они надеялись увидеться завтра. А сейчас никогда.
Алексей дошёл до выхода из парка, обернулся. Лада уже была далека, её силуэт растворялся в сумерках. Он вынул билет, посмотрел на размытые цифры и буквы, потом медленно, без спешки, разорвал его на несколько кусочков и бросил в урну.
Он не уезжал с тяжёлым грузом. Он просто оставил его там, где ему и место, и пошёл вперёд, навстречу холодному вечеру, унося лишь сладкий, далекий запах яблочного шампуня.
Выйдя за ограду, городской шум обрушился на него гул машин, отрывистые гудки, чьито торопливые шаги. Пахло бензином и ароматом шавермы из ларька на углу. Алексей застегнул пальто и без цели свернул к вокзалу, хотя поезд уже не ждал.
Он шёл по знакомым улицам, и каждый угол стал страницей из той книги, что они когдато писали вместе: кинотеатр «Родина», где они целовались под дождём; уютная кофейня, где Лада впервые попробовала турецкий кофе и скривилась, сказав: «Как горькая земля». Теперь там висела вывеска крупного банка.
Мысль о том, чтобы вернуться, найти её, сказать Что сказать? Что все эти годы он искал её отражение в лицах чужих женщин? Что ни один успех не пахнет так сладко, как её шампунь? Это было бы безумием. Они стали взрослыми людьми с обязанностями, расписаниями, биографиями, не предназначенными друг для друга.
Тем временем Лада села на другую скамейку, пройдя совсем немного. Она наблюдала, как ветер гонит последние пожухлые листья по воде, и думала, как странно устроена жизнь. Два десятилетия целая жизнь, построенная с другим человеком, ребёнок, защищённая диссертация, привычный уклад и всё может исчезнуть за десять минут случайного разговора.
Вспомнила, как он смотрел на неё прежним, прямым, чуть испытом взглядом, от которого у неё когдато перехватывало дыхание. Взглядом, который видел не уважаемого доцента, а ту самую девочку со скейтом, промокшую до нитки и безумно счастливую.
Внезапно её охватило острое, почти физическое желание воскликнуть: «А что, если?», но ноги отказались слушаться. Они привыкли к размеренности, к предсказуемости. Дорога домой, к мужу, который, вероятно, уже встревожен её задержкой.
Собрав мысли, она встала и пошла к своему институту, где стояла её машина. Не оборачиваясь на пруд, на скамейку, на призраки юности.
Алексей дошёл до вокзала. Огромное расписание мерцало названиями городов, где его никто не ждал. Он подошёл к кассе.
Вам куда? спросила кассирша усталым голосом.
Алексей посмотрел на неё, потом на руки, в которых ещё минуту назад держал билет в никуда.
Никуда, тихо произнёс он. Я уже пришёл.
Он развернулся и ушёл от вокзала. Не знал, что будет завтра. Может, найдёт работу, может снимет крохотную квартиру с видом на парк, а может просто пробудет в этом городе ещё несколько дней, вдыхая осенний воздух.
Он больше не искал встречи с ней. Та встреча уже произошла, она встряхнула его, заставила вспомнить, кто он есть под слоем лет и деловых соглашений.
Впервые за долгие годы ему некуда спешить. Он был просто Алексей, который когдато любил Ладу. И этого, как ни странно, того вечера хватило. Прошлое нельзя вернуть, но от него можно перестать бежать. И в этой остановке была странная, горькая и целительная свобода.
Он шёл по пустынным вечерним улицам, и город уже не был музеем его утрат. Фонари зажигались не как гирлянды памяти, а просто освещали путь вперёд. Он ощущал лёгкое опустошение, будто в душе освободилось место для чегото нового. Прошлое, наконец, отпустило его не грохотом захлопнувшей двери, а тихим, облегчённым вдохом. И в этой тишине начиналось чтото своё, настоящее.
