Когда мы с мамой возвращались с рынка, я заметил его первым.
Он сидел не под лавкой, как обычно делают уставшие или бродячие собаки, а прямо на скамейке у автобусной остановки. Сидел, как человек спокойно, уверенно, внимательно. Прищурившись от снежного блеска, смотрел на дорогу, иногда поднимал голову и оглядывал прохожих, словно кого-то искал. Не бегал по остановке, не лаял, не подходил ни к кому просто сидел и ждал. Это было удивительно почти по-человечески.
Мам, смотри! дернул я её за рукав. Щеночек!
Он был маленький, худой, с большими ушами, немного косолапый и неуклюжий, как подросток, который ещё не научился управлять своими длинными лапами. Но больше всего поражали его глаза усталые, но не потухшие. В них была какая-то глубина. То, что нельзя описать словами, но чувствуешь сразу.
Мама оценила его одним взглядом и устало вздохнула:
Не трогай. Наверняка весь в блохах. И прививок нет. В автобус его тоже не возьмём. Уйдём он сам уйдёт.
Но пришёл один автобус, потом другой а он всё сидел. Переступал с лапы на лапу, изредка озирался, но с места не сдвигался. Будто ждал. Будто выбирал кого-то из прохожих. И когда взгляд его упал на меня мне показалось, будто я услышал: «Ты ведь за мной пришёл?»
Мам, ну пожалуйста я ещё не умел «по-взрослому» умолять. Просто смотрел на неё с мокрыми глазами и сжавшимся сердцем. Он же замёрзнет
Мама закусила губу. Подняла взгляд на серое небо. Потом снова на щенка. И медленно выдохнула:
Если до вечера никто не заберёт возьмём. Но знай, это твоя ответственность. Если папа будет ругаться сам объяснишь.
Я закивал так, будто от этого зависела чья-то жизнь. Вернулся к остановке, снял шарф и, как в одеяло, завернул его. Он не сопротивлялся. Только выдохнул, тихо, по-детски и упрятал нос в мою куртку.
Дома он ел молча, быстро, так жадно, что больно было смотреть. Не от радости от отчаяния. Каждая крошка, каждый кусочек словно последний шанс.
Потом свернулся клубком на старом пальто и уснул. Будто теперь можно: не надо больше держаться, бежать, надеяться. Теперь можно просто спать.
Как назовём нашего героя? спросила мама, убирая пустую миску.
Я задумался. И вдруг вспомнил:
Ведь сегодня двенадцатое апреля.
И?..
Гагарин, ответил я.
Мама удивлённо подняла бровь:
В честь космоса?
В честь первого. Ведь он мой первый. И настоящий герой.
Мама улыбнулась, но имя осталось. Гагарин так и остался Гагариным.
Сначала было нелегко. Кот с утра шипел из-за двери и прятался в комод. Бабушка сразу заявила, что в доме теперь «пахнет псиной». А папа, который был в командировке, бушевал по телефону, что у него аллергия и мы все сошли с ума. Я всё это выслушал, кивал но не сдавался.
Гагарин вёл себя почти идеально. Почти не лаял, не требовал внимания, не грыз обувь. Просто был рядом. Постоянно. Спокойно. Будто ему было достаточно знать, что мы здесь.
Он рос. Уши стали ещё больше, лапы вытянулись, он стал угловатым, но очень трогательным. Когда я приходил из школы, он всегда ждал у двери не прыгал, не вилял, просто смотрел в глаза, будто спрашивая: как прошёл день?
Он точно чувствовал моё настроение. Если я болел ложился рядом и не шевелился. Если плакал из-за проблем приносил мячик. Будто говорил: не грусти, поиграй со мной. А если я с кем-то поссорился садился рядом и клал голову мне на колени. Просто был рядом.
Зима тогда была настоящая. Снежные бураны, трескучие морозы, речку за школой сковало толстым льдом все катались на коньках: дети, взрослые. Мы с Гагариным тоже ходили почти каждый день. Я кидал ему снежки, он ловил, бегал, скользил по льду. Было хорошо.
В тот день я пошёл один. Подруга заболела, мама задержалась на работе. Снег падал хлопьями, вокруг стояла белая тишина. Только мои шаги хрустели на твёрдом снегу.
Гагарин бежал впереди, петляя между кустами. Я подошёл ближе к реке. Лёд был гладкий, красивый, слегка потрескавшийся но казался крепким.
Сделал шаг. Потом ещё один. И вдруг треск.
Даже крикнуть не успел.
Всё рухнуло под ногами. Вода хлынула. Холод ударил в грудь. Паника. Руки скользили, не за что было ухватиться. Лёд крошился. Всё во мне кричало. Я не понимал, что делать, где выход.
И вдруг рывок.
Меня дёрнули за рукав.
Я повернул голову. Гагарин.
Вцепился зубами в рукав, изо всех сил тянул. Сам скользил, падал, но не отпускал. Тащил, дёргал. Лаял, скулил, но не сдавался.
Как мы выбрались не помню. Только лёд под собой, окровавленные локти, дрожь во всём теле и он рядом. Мокрый, дрожащий, обнимающий меня всем телом.
Лёг на меня. Будто боялся, что снова потеряет.
Потом скорая, мама, врачи. Меня в больницу, его к ветеринару. У меня легкое обморожение. У него воспаление, раны, истощение.
Нас спасли.
Через неделю я вернулся домой. Гагарин встретил у двери. Тихо подошёл, ткнулся носом в живот и лёг рядом. Без слов. Всё и так было ясно.
С тех пор он не просто собака. Он мой космос. Мой Гагарин.
Прошёл год. Мы переехали. Новая квартира, новая дверь, на которой висит табличка: «Осторожно, внутри герой».
К реке он меня больше не пускает. Ни зимой, ни летом. Если я собираюсь встаёт на пути. Смотрит в глаза. Не сердито. Просто твёрдо.
Иногда он выходит на балкон и подолгу смотрит на небо. Будто что-то ищет.
Опять звёзды считаешь, Гагарин? смеюсь я.
Он не отвечает. Просто кладёт голову мне на колени.
И становится тепло.
Очень.
Навсегда.
