После десятков лет совместной жизни он сказал, что влюбился. Не в меня и не собирается это скрывать. Я заварила чай, потому что когда мир начинает протекать, человек рефлекторно залатывает его кипятком. Он стоял, прислонившись к косяку двери, словно только что вернулся с пробежки, а не с решения, которое перевернёт наш дом. Говорил спокойно, как будто обсуждал перемену планов на выходные.
Я влюбился. Не хочу тебя обманывать. Не могу этого остановить, каждый звук был точен, без приправ, без лишних слов. В этой чистоте пряталась жестокость как белизна больничной простыни.
Пятнадцать лет назад он впервые привёз меня по этому адресу. Здесь будет кухня с длинным столом, смеялся он, постукивая пальцами по сырой стене. Кухня есть. Стол тоже.
Но спустя годы она превратилась в место подписания логистических пактов: кто после детского сада, кто к стоматологу, кто заказывает мешок пеллет, когда приезжают родители. Эти пакты липнут, как мёд выглядят сладко, но связывают руки. И, возможно, именно из этой липкой повседневности вырос его нынешний спокойный голос. Я влюбился, звучало так, будто: «Я создал нечто живое».
Знаешь, это не письмо Деду Морозу, спросила я. Ты не заказываешь «влюблённость» с доставкой на дом.
Знаю, ответил. Но не хочу притворяться, будто ничего не происходит. Это было бы хуже.
Хуже для кого? Для него, кто не умеет нести тайну, или для меня, кому приходится держать его «честность»? Я поставила перед ним чашку. Пар от чая поднимался, будто пытался скрыть наши лица.
Я не задавала вопросов о деталях. Не хотела каталога измен: дат, мест, сюрпризов. Измена не нуждается в календаре, чтобы болеть. Спросила лишь одно:
Что ты собираешься делать?
Не знаю, он сел. Знаю, что не хочу тебя ранить. Но и не хочу строить чужой план жизни. Думал о паузе. О том, чтобы дать себе время.
Время. Это слово, произнесённое взрослым мужчиной, звучит как «колыбель моей ответственности». Я сделала глоток чая. Вкус был как металл.
Во мгновение я услышала в голове все наши «когданибудь»: когданибудь поедем на автодоме вдоль Кольского побережья, когданибудь я научусь готовить пад тай, когданибудь отремонтируем балкон. «Когданибудь» это «после всех срочных дел». А «срочное» уже сегодня перескочило порог и уселось за столом.
Я не буду с тобой конкурировать, прошептала я. И не буду устраивать кастинг на «лучшую любовь».
Я не хочу конкуренции, быстро ответил он. Я хочу правды.
Правда тоже имеет последствия, напомнила я. Правда не красивое слово. Это коробки, адреса, номера счётов, разговоры с детьми. Правда выбор, а не обещание «увидим».
Он кивнул. Впервые опустил взгляд. Я увидела, как он складывает руки на столе, будто считает сухожилия. Раньше я не замечала его ладони. Теперь я думала: эти же, что собирали наш стол, теперь хотят собрать собственное будущее гдето ещё.
Я села ближе. Поняла, что должна назвать правила, пока эмоции не съели стулья под нашими ногами.
Оставайся сегодня в гостиной, сказала я. Завтра утром заберёшь несколько вещей. Не потому, что выгоняю тебя, а потому, что дом не стол ожидания для нерешительности.
Хорошо, ответил. Прости.
Прости для тебя. Для меня факты, прервала я. Дети узнают от нас обоих, без рассказов о «сложных делах». Они поймут столько, сколько смогут. Но мы не будем репетировать театр «всё будет хорошо».
Мы молчали. Часы тикали громче, чем обычно. На кухне пахло лимоном из моющего средства. Вдруг я осознала, что годы мы строили дом звуками: смехом, беседами, радио, даже этим чертовым тиком. А теперь одно сообщение превратило всё в пустой зал после уроков.
Я встала, открыла окно. Холодный воздух бросил на кожу мелкие иголочки. Он сделал шаг вперёд, будто хотел коснуться, но остановился. Хороший знак. Может, впервые за долгое время, он понял, что «влюблённость» не даёт ему права вторгаться в чужие территории.
Вечером, после ужина с детьми (говорили осторожно, без подробностей; дочь сжала губы, сын спросил, будет ли это «наве́сегда»), он собрал сумку. Не драматично. Шаги стихли. На вешалке оставил куртку ту, в которой всегда теряются чеки. Поняла, что в этой куртке больше нашей совместной жизни, чем в его сегодняшних словах.
Куда ты идёшь? спросила я.
К другу. У меня есть ключ, ответил. Не хочу оставлять после себя бардак.
Бардак уже есть, сказала без злобы. Только он невидим.
Он улыбнулся печально.
Не знаю, правильно ли я говорю это так.
Было плохо молчать, ответила я. Было плохо ранить. Но хуже всего ранить и просить, чтобы никто не кричал. Поэтому я не буду кричать. Я уберу всё.
Когда он ушёл в другую комнату, я взяла блокнот и ключи. Не чтобы перепланировать жизнь в таблице, а чтобы записать три фразы, которые смогу унести: «Не буду соревноваться. Не буду притворяться. Не буду его вешалкой для сомнений». Закрыла блокнот. Хватит.
Ночь была остра, как стекло. Я ворочалась, вспоминая всех женщин, которым «честность» подарили без чека. Тех, кто остался «ради детей». Тех, кто ушёл «ради себя». Утром я поднялась лёгким движением, будто тело пыталось обогнать меня.
Сварив кофе, я села у окна. Он вышел из гостиной в беговой футболке, в руках сумка. Не посмотрел на меня, будто ждя приговора. И это было хорошо.
Нужно взять ещё чтото? спросил.
Да, ответила после паузы. Возьми своё «увидим». Оставь мне тишину. Я её приручу.
Он кивнул. Поцеловал воздух там, где раньше было моё лицо. Тихо закрыл дверь. Я слышала, как он спускается по лестнице. Раз, два, три шесть этажей. Когда звук исчез, в квартире стало необычайно ясно.
Я открыла холодильник, взяла молоко, включила посудомойку. Повседневность порой смелее великих жестов. Отправила на работу сообщение: «Взять день отдыха». Позвонила подруге: «Нужен прогул». Положила обручальное кольцо на блюдце после бабушкиного кольца. Не из упрямства. Из заботы о себе.
Вечером пришёл СМС от него: «Я в безопасности. Думаю о нас. Не хочу, чтобы всё закончилось». После долгой паузы я ответила: «Не хочу быть полужизнью никого. Если хочешь быть с ней иди. Если хочешь быть со мной возвращайся, но без параллельных планов. Не сегодня. И без «любви» в кавычках».
Больше он ничего не написал. И это было правильно. Есть моменты, когда отсутствие ответа первое честное слово.
Можем ли мы ещё встретиться за тем же столом, по обе стороны? думала я. Не знаю. Знаю, что не стану стоять в проёме, превращаясь в вопросительный знак. Завтра поменяю постель, переставлю чашки, вынесу коробки в подвал. Не как ритуал распада, а как подготовку места для будущего: либо я одна целая, либо мы целы.
А если когданибудь меня спросят, жалею ли я, что заставила его уйти в тот день, я скажу: не жалею, что открыла окно. Даже если ещё немного вздует сквозняк. Потому что только на свежем воздухе можно проверить, дышит ли то, что осталось.
Только иногда, поздними вечерами, когда квартира засыпает быстрее меня, в голове появляется тихая мысль, которую нельзя полностью заглушить: а может, мне следовало бы удержать его? Хоть на миг дольше
